— Он повелел ежедневно составлять для него гороскопы, — ответила она, смутившись. — Он поверит во все, что изрекут звезды.
— Копернику звезды поведали то, что не предчувствовал ни один астролог. Ведь так?
— Этого я не знаю. Но стоит поворожить.
— Хорошо. Попробовать стоит. Открой окно. Голова у меня болит, — добавила Бона, подходя к окну. — Уже нет Луны над замком? Зашла? Санта Мадонна! А может, неправда и то, что Луна движется? Может, это наша Земля вращается вокруг Луны?
— А ежели так?
— Ежели так, то, быть может, все то, что я учинила и к чему стремлюсь, всего лишь призрак?
Ошибка? Ужасная ошибка?
— Всемилостивая госпожа. Болезнь Елизаветы не ошибка…
— Да, да. Знаю. Я должна подумать. Собраться с мыслями… Я не могу сейчас говорить ни с кем! Ни с кем! Можешь уйти.
Королева остановилась у открытого окна, пристально вглядываясь в звездное небо. Кому верить? Римскому королю? Он обманул их, подсунул больную, наверное, бесплодную дочь. Мужу? Сигизмунда обманул Мацеёвский. Звездам? Луна, видно, уж не кружит но небу… Солнце не восходит и не заходит. Остается Земля. Столь неблагоприятная земля под ее стопами. И одна она.
Нужно поговорить с королем, расторгнуть этот отвратительный брак. Разрешение. Верно… Он получил разрешение! Велю проверить, правомочно ли оно, а ежели нет, тогда…
— Санта Мадонна, — прошептала она, — сделай так, чтобы папа объявил этот брак недействительным.
Однако, прежде чем направиться к Сигизмунду, который с большой сердечностью отзывался о Елизавете, о ее деликатности и желании расположить к себе всех на Вавеле, королева поручила Вольскому принести бумагу с разрешением папы на брак, долго размышляла над нею, наконец воскликнула с презрением в голосе:
— Столько глаз взирало на этот документ! Столько мужей признало его действительным. И только я, женщина, заметила, какое коварство учинил римский король. Он направил в курию фальшивые бумаги. А может, в Риме ему поверили на слово?
— Я не понимаю вас, ваше величество, — признался Вольский.
— В этих бумагах речь идет о родстве в третьем колене между супругами. Но это ведь не так.
Фердинанд женился на Анне, дочери Владислава Ягеллончика, брата нашего короля, следовательно, Елизавета, дочь родной сестры короля, — близкая родственница Августа. У них родство во втором колене, значит, панская бумага недействительна. Да! Недействительна!
Это открытие столь решительным образом меняло положение Елизаветы, что на сей раз ничего утаить от Сигизмунда не удалось. Старый король принял известие о болезни невестки с большой печалью и грустью, что касается разрешения на брак — повелел предпринять соответствующие шаги в Риме. Все эти хлопоты и разговоры не укрылись от Марсупина, и весь июнь он прилагал немалые старания, чтобы получить аудиенцию у Боны. Он предпочел бы поговорить с королем, но тот под предлогом болезни отказался его видеть. Вольский, правда, объяснял это по-иному: Сигизмунд так полюбил Елизавету, что не хотел с ней расставаться. Он рассчитывал на то, что Рим даст разрешение на брак даже столь близких родственников, а Елизавету удастся излечить от рокового недуга. Король будто бы сделал выговор Мацеёвскому, но тот ответил, что, во-первых, ни о чем таком не ведал, а во-вторых, и у эпилептичек рождаются дети.