— Того и гляди высохнет, была и нет… — осмелилась сказать она.
— Под Варшавой берег выше, течение быстрее, — отвечала Бона. — Завтра к вечеру будем уже в Яздове. И подумать только, что в тот самый час, когда я переступлю порог деревянного замка мазовецких князей, король войдет с этой девкой в мои вавельские покои…
Слуги молчали, не зная, что ответить. Она прикрыла глаза и словнр бы увидела Августа, державшего в объятьях Барбару, у того же самого окна, из которого когда-то Анна вывесила алый стяг. Ее сын с Барбарой… Чудовищно…
— И это называется справедливость? — не выдержав, громко воскликнула Бона. — Санта Мадонна!
— Столько сил, столько золота ушло на строительство Вавеля, — вторил ей Паппакода. — Да еще на торжественные въезды в город. А тут что? Глушь, запустение. Нас никто даже не встретил…
— И зима в Мазовии холоднее, нежели в Кракове… — добавила Марина.
— В сей столице бывшего княжества всего лишь три ювелира да сотни две людей, занятых ремеслами. — причитал итальянец — воскликнула вдруг королева. — Не желаю больше слышать о Вавеле ни слова. Возьму Яздов и Варшаву в свои руки, приглашу зодчих, ваятелей, музыкантов.
Будут у меня новые поместья и сады. Еще король мне позавидует!
— Земли здесь скудные, пески… — досаждал Паппакода.
— Из песков тоже можно добыть золото, — отвечала она уже с гневом. — Едем, Не будем терять времени.
Слуги свернули на большак, а она все еще не двигалась с места и смотрела на мокрый песок, на котором отпечатались ее следы. И вдруг ей показалось, что она у себя дома, в своем италийском замке — стоит на мраморном полу, смотрит вниз и видит свои белые туфельки, мраморную плиту под ногами, на которой по обещанию принцессы должны были выбить надпись: «Здесь стояла польская королева, прощаясь с матерью своей, герцогиней Милана».
Бона закрыла глаза, а потом, открыв, глянула вверх. В августовском небе плыли белые облака, ветер гнал их к югу, кто знает, быть может, в сторону Бари, к часовне святого Николая-угодника, покровителя рода Сфорца.
— Ты видишь, — тихо прошептала она. — Я стою здесь. Одна. Изгнанница. Помоги. Помоги мне!
Начиная с сентября месяца к Боне в Варшаву то и дело прибывали с докладом гонцы. Сказывали, что король снова отвез молодую жену в Корчин и неустанно хлопочет, вербуя себе сторонников среди вельмож и шляхты, особливо среди самой дерзкой, великопольской. Подосланный к гетману человек Кмиты божился, что епископ Гозий выехал в Вену, а придворный Боны, посланный отблагодарить Боратынского, приехал какой-то кислый и уверял, что Люпа Подлодовский уже успел получить от короля жалованную грамоту на землю и теперь возражать против брака не намерен. Горькая весть была еще впереди: Гозий вернулся из Вены, подписав соглашение между двумя королями — римским и польским. Преемственность венгерской национальной династии сводилась на нет, а строптивой польской шляхте король угрожал наемниками. Он действовал очень решительно, готов был все поставить на карту и, хотя сейм, в сущности, был сорван, твердо, как ни в чем не бывало, вершил все государственные дела. Шляхта, разъяренная нарушением всех прав и обычаев, взбеленилась еще больше, даже те, кого не слишком-то волновали реформы и изъятие имущества, отвернулись от Августа.