Ее мудрость и красота были воспеты многими поэтами. Впрочем… Хорошо известный при императорском дворе польский посол, он же знаменитый поэт — Дантышек, стал теперь епископом Вармии. Может быть, написать ему? Пусть попытается воздействовать на Гозия, отговорить от выполнения возложенной на него королем миссии? Пусть не вступает с Фердинандом в переговоры, пусть оставит Изабеллу в покое.
Не вызывая прислуги, Бона покинула опочивальню и вошла в соседнюю комнату, уже почти пустую.
Дорогие покрывала были сняты, мебель черного дерева вынесена. И только большой стол по-прежнему стоял у стены. Бона склонилась над ним и долго всматривалась в его полированную поверхность, разглядывая свое туманное отражение. Обвела пальцем очертания головы, плеч.
Подошла к выходящему во двор окну. Трудно было расставаться не только с прекрасным этим замком, но и с собственными воспоминаниями, с собой, Боной Сфорцей Арагонской, которая приехала сюда когда-то, в далекие молодые годы. И все еще чувствовала себя молодой, молодой, молодой!
Хлопнула дверь, вбежала Сусанна Мышковская — забрать серебряную вазу с цветами, одиноко стоявшую посреди стола. Но Бона, быстро отойдя от окна, не разрешила ей.
— Оставь! — сказала она. — Оставь вазу здесь. Это было первое, что я увидела, когда сюда вошла.
— Понимаю, госпожа, — шепнула девушка.
— Ничего ты не понимаешь, — возразила Бона сердито. — Тебя тогда и на свете-то не было. Да и я была другая. Только цветы точно так же стояли на столе… Какой у нас сегодня день?
— Первое августа, госпожа.
— Памятный день… Но это не ты двадцать девять лет назад вывесила за окно алое полотнище.
— Полотнище? — повторила девушка. — Не понимаю…
— И я тоже. Как все это могло случиться? Столько замыслов, желаний, надежд… Я всегда хотела созидать, творить. И ничего не осталось. Niente! Словно бы вся жизнь оказалась пустой. А ведь было… Что же ты стоишь? Ступай! — крикнула она, увидев, что в комнате не одна.
Как только Сусанна вышла, Бона снова подошла к окну. Прикоснулась к стене, погладила рукой холодные камни, словно бы ища алое полотнище, висевшее здесь когда-то…
— Август… — шепнула она. — Так много и так мало. Так мало…
Длинная вереница повозок, груженных всяким добром, и карет, запряженных четверками отличных, под одну масть лошадей, остановилась на берегу Вислы. Из первой кареты вышла королева и вместе с Мариной, Сусанной и Паппакодой подошла чуть ли не к самой воде. Река была такая же серая, как у них за Вавелем, но намного шире, августовский зной пометил ее многочисленными оспинами песчаных островков. Во всяком случае, именно такое сравнение пришло в голову Марине.