— Только не это! — умолял он. — Вы не можете уйти, оставить меня одного.
— Не должна, не могу. Но если такова будет воля божья… и это случится… прошу вас, похороните меня не здесь, а в Вильне… Помните? Там мы были счастливы… — шептала она.
— Я сделаю то, о чем вы просите, но только это будет не сейчас. Когда-нибудь… Через много-много лет.
— Не верю. Говорите — когда-нибудь? А ведь все знахарки отказались от меня уже сейчас. Лекарь отводит взгляд…
— Завтра придет другой, — уверял он. — Многоопытный в своем искусстве.
— Но я уже не стану другой, — с грустью сказала она. — Господин мой, скажите, что — свечи еще горят?
— Да.
— Поцелуйте меня… Губы такие теплые, живые… Вы ведь никуда не уйдете? Будете со мной? — говорила она, судорожно схватив его за руку.
— Нет. Не бойтесь! Никого к вам не подпущу.
— Теперь я спокойна. Может, и усну. Хоть ненадолго… Но только…
— Да, дорогая?
— Если бы не этот холод, — пожаловалась она шепотом.
— Я сейчас обниму вас. Теперь лучше?
— Лучше, теперь вы ближе… Милый мой…
— Да, я здесь.
Минуту они молчали, а потом она сказала:
— Какие тяжелые руки… Закованы в железо?..
— В железо?
— Такие холодные…
— О боже! — прошептал король.
Но она по-прежнему повторяла все тише:
— Холодные… Такие холодные…
Открытые глаза ее стали неподвижными, голова клонилась набок. Жизнь покидала ее… Август наклонился над умирающей и сначала прошептал, а потом закричал во весь голос:
— Нет!.. Нет! Нет!
Внезапно он понял со всей отчетливостью, что это уже случилось. Провел рукой по ее лбу, губам, шее, а затем обнял ее ноги и, уронив лицо на еще не остывшее тело, зарыдал. Плечи у него содрогались, а из груди вырывался даже не стон, а скорее вой, как у волчицы, у которой отняли детенышей.
Десятого мая король устроил пышное прощание с милой своей супругой, а траурные торжества длились несколько недель. Барбара лежала в гробу в черном парчовом платье, поблескивая драгоценностями, торжественная, как и подобало королеве. На исхудавшем пальце сверкал драгоценный перстень, шею украшала золотая цепь. Десять дней кряду Август не отходил от гроба, выставленного на всеобщее обозрение в большой зале, и все вглядывался в портрет королевы, прислоненный к черному ящику с закрытой крышкой. Все уже знали, что он желает исполнить волю покойной и похоронить ее на родине, в далекой Вильне.
Мука и отчаянье тех дней лишь усилились, когда гроб из замковых покоев перенесли в собор.
Только тогда началось богослужение, отпевание души преждевременно умершей королевы, оттуда двинулось и траурное шествие.
За черным катафалком, за гробом Барбары до самых границ краковских земель следовали все знатные мужи, вельможи и сановники, шли ее придворные и камеристки. Толпа с любопытством, молча смотрела на это зрелище, не слышно было воплей нанятых плакальщиц, да и краковские кумушки на этот раз поскупились на слезы.