Молодая королева была для них почти чужой, да еще пожелала обрести вечный покой не в стенах Вавеля, а в далекой Вильне, и теперь они провожали ее молча, исполненные неприязни.
Король знал, что последний путь, который предстоит его любимой, не пощадит ее тела, и поэтому согласился не только на бальзамирование его, но и велел залить особым составом, а также повапить гроб. Он шел, спотыкаясь от усталости, во главе теперь уже небольшой процессии в черных запыленных одеждах, по дороге, ведущей на север. Сквозь крышку гроба Август видел свою милую, не тронутую тлением, молодую, прекрасную, и оплакивал ее. Он чувствовал себя обиженным судьбою, покинутым богом и людьми, бесконечно одиноким. Придворный, идущий за ним, вел под уздцы черного, накрытого черной попоной жеребца. Когда подступала лесная стена или пустошь, слуга подводил коня, и король молча садился на него, а когда глушь кончалась, останавливался и отдавал узду слуге.
И снова шел пешком по городам и весям, его черные башмаки были в пыли, а то и в грязи. Весна выдалась затяжная, голодная, люди мерли как мухи. Но он не спрашивал, почему на дорогах, хотя бы в больших селениях, его не встречают толпы. Люди… Во время траурного паломничества для него не существовало никого, кроме той, чей гроб везли теперь кони черной масти. Черным был катафалк, черным — платье, в котором он видел ее в последний раз, черная пропасть раскрылась перед ним самим. Почти возле каждой встреченной на пути часовни он велел останавливаться, вносить туда гроб, и вся свита молилась за упокой ее души.
В тех местах, где король когда-то любил бывать с Барбарой, шествие замедлялось, а самая большая стоянка была в Рудникской пуще, в охотничьем замке. Август приказал поставить гроб с портретом королевы в том покое, куда, скрыв под вуалью лицо, так часто приходила таинственная счастливая женщина, радуясь тому, что наконец-то они смогут побыть вдвоем, наедине…
Когда они приблизились к Вильне, неожиданно поднялся ветер, полил теплый июньский дождь.
Королю подвели лошадь, но он, не сказав ничего, лишь головой покачал и дальше пошел пешком в промокших башмаках, не чувствуя ни холода, ни боли. И только услышав звон колоколов и жалобное пение, вскочил на коня и торжественно въехал в столицу княжества вместе с той, ради которой выдержал столько сражений, добывая ей корону.
В соборе, с обитыми черной тканью стенами, оплывая, ярко горели свечи, во всех костелах одновременно шла заупокойная служба. На панихиде были русские и литовские вельможи, толпой валили горожане. Прощание с литвинкой здесь было событием, и не один только король проливал по ней слезы. Многие женщины оплакивали умершую, и когда после торжественной панихиды Барбара была положена наконец в часовню святого Казимира, в усыпальнице, рядом с королем Александром и королевой Елизаветой, всем вдруг стало ясно, что здесь, в Вильне, нашла упокоение дочь этой земли, истинно литовская великая княгиня и королева. Родная земля приняла ее прах, да и вокруг была литовская знать — ни королева с дочерьми, ни краковские вельможи и сенаторы не приехали.