— Марина, — прошептала Анна, будя камеристку. Теперь они уже обе низко склонились над ложем королевы, вслушиваясь в ее жалобные стоны.
— Госпожа, пора позвать медиков. Она покачала головой.
— Нет, еще рано.
— Облегчат страдания, ускорят роды… — просила Марина.
— Тебе велено было сказать, когда наступит полночь. Но ты проспала.
— Госпожа, я вздремнула всего на минутку…
— Так сколько… сколько ждать еще до полуночи?
— Полчаса, может, чуть меньше.
— Зажгите свечи!.. Много свечей! — неожиданно приказала королева.
— Как на большое торжество? — спросила Анна.
— На очень большое. О чем вы шепчетесь? Думаете, опять, опять родится не он?..
— Помилуйте, ваше величество! — взмолились обе в один голос.
— Когда я рожала Изабеллу, все было иначе. Не было таких мучений.
— Да, госпожа, — подтвердила Марина, ставя возле ложа подсвечник.
— Санта Мадонна! Четверть часа уже миновала?
— Нет еще. Но десять минут наверняка.
— Ровно в полночь зовите придворных медиков. О Бю! Опять…
— Они рядом, за стеною, оба — и Валентино, и Катиньяни.
— Оба? Ждут? Тогда пусть войдут! Пусть войдут! — вдруг крикнула королева. — Я больше не вынесу!
Солнце, с трудом прорвавшись сквозь туман, осветило темные стены вавельского замка. Наступало утро — первое августа 1520 года. В комнате, из которой видны были покои королевы, сидел калишский воевода. Перед ним на столе лежали бумаги, карты, но сам он, уставший с дороги, сидел, подремывая, на табурете, то и дело вскидывал голову, протирал глаза. Вдруг на третьем этаже, в покоях королевы, кто-то шире распахнул окна. Заремба сорвался с места, опрокинув стул, и замер, напряженно всматриваясь в одну точку.
„Да или нет? Да или нет?“ — билась в голове одна мучительная мысль.
Окно, в которое он вглядывался, теперь было открыто настежь, но ожидаемого знака, сколько он ни смотрел, не было видно. Со злости он ударил кулаком по каменной стене.
— Я наказывал ей не приближаться, не открывать окна, ежели… А она…
В эту минуту в окне мелькнула женская рука, вывесив из окна алый стяг. На фоне темных стен он был похож на струю крови. Быть может, животворной?
— Стало быть — да! — воскликнул он. — Наконец-то! Бог не обошел нас своею милостью. Ярост! Ярост! Камне! Живо!
Тотчас же вбежал слуга.
— Можно ехать. У нас родился Август. Уразумел? Королевич! Чего глаза пялишь? Готовь лошадей в дорогу. Зови людей! Едем к королю!
— Сегодня? — удивился слуга.
— Немедленно! Через час выезжаем. Шевелись! Да попроворней!
Неделю спустя в опочивальне у сидевшей, откинувшись на подушки, Боны собрались Алифио, Паппакода и камеристки. Тут же рядом стояла серебряная колыбель.