У вьетнамца Нгуен До Санга увезли в том поезде брата, у кореянки — ее жениха Сен Гука.
Выслушав жалобы, Державин сказал Викентию Ивановичу:
— Успокойте их. Тюрьма на колесах дальше Дальнего не пойдет: у японцев теперь другие заботы. Порты вот-вот блокируют наши корабли. Пусть они на пути к Дальнему разыскивают своих братьев и женихов.
К Русанову подошел бродячий певец с острова Ява. На нем был полосатый истертый халат, руками он придерживал висящий на плече ребаб[32]. Певец свободно говорил по-китайски, и Викентий Иванович узнал, что зовут его Сумбадрио. Уже несколько лет бродит он по свету — ищет звезду, под которой родился. Был на Суматре, в Шанхае, Гонконге, Маниле, но нигде ее не нашел. Куда ни приходил — повсюду видел лишь длинные самурайские мечи.
— Теперь можете возвращаться в свою Индонезию, — сказал певцу Русанов. — Там теперь нет самурайских мечей.
Певец обрадовался, что-то пробормотал, забренчал струнами и, закрыв глаза, запел песню про свою родину, омытую теплыми морями, покрытую древними лесами. Песня была всем знакома, бойцы подхватили ее. Над городком зазвенел сильный красивый голос Иволгина:
Тебя лучи ласкают жаркие,
Тебя цветы одели яркие,
И пальмы стройные раскинулись
По берегам твоим...
Кореянку Ок Сун, которая, как узнала Аня, была танцовщицей в кабаре, окружили парни в широкополых шляпах, подхватили на руки, подняли на студебеккер. Ок Сун пошла танцевать и вложила в свой танец все страдания, всю тревогу за потерянного любимого человека — то безуспешно гналась за ним, то в печали склоняла на колени голову, то простирала к небу тонкие руки: звала кого-то на помощь. Иволгин и Аня с восторгом смотрели на нее. Валерий Драгунский преподнес ей букет хризантем.
Сеня Юртайкин смекнул, что начинается самодеятельность, сбегал в казарму и вернулся с балалайкой, в драном японском мундире и трофейной каскетке. Под глазом у него был нарисован большой синяк, на носу еле держались разбитые очки. В таком виде Сеня вскочил в кузов студебеккера, прошелся из угла в угол и важно произнес:
— Прослушайте, друзья, доклад японского генерала Ямады о боях в Маньчжурии. — Он заискивающе улыбнулся и, подыгрывая на балалайке, запел:
Все хорошо, почтеннейший микадо...
Викентий Иванович переводил слова песенки. Китайцы с любопытством смотрели на «японского генерала» с балалайкой. А «генерал» вдруг перекосил от страха лицо, прижал рукой вздувшуюся щеку, дрожащим голосом зачастил:
Они прошли через Хинган,
И мы попали к ним в капкан.
Нас взялись танками давить
И пулеметами косить...
Потом Сенино лицо снова расплылось в заискивающей улыбке, и закончил он как ни в чем не бывало: