— Слава Толстому! Да здравствует великий борец!
В 1908 году, как мы уже писали, Лев Николаевич обнародовал свою статью «Не могу молчать!». Человек, проповедующий несопротивление, сам того не зная, оказался великим борцом, заступником народа.
Толстой стоял. Перед ним площадь мелькала черным, синим, зеленым: это студенты университета и студенты Петровско-Разумовской сельскохозяйственной академии махали своими фуражками.
Лев Николаевич пошел с Чертковым, Александрой Львовной и Софьей Андреевной. Чертков — большой, плотный, Александра Львовна сильна была, как мужчина, и чуть повыше Толстого.
Толпа хотела все время пропустить Льва Николаевича: делала цепи, но цепи разрывались.
Толпа сама расступалась перед Львом Николаевичем. Он шел по длинному узкому проходу, держа под руку Софью Андреевну; охраняя отца, спокойно ступала Александра Львовна. За ними шел Чертков в белой панаме; согнувшись, нес чемодан с толстовскими рукописями А. П. Сергеенко.
Около подъезда в зал на ступеньках толпа сгрудилась. Плотный Чертков пошел таранить толпу. Цепи образовывались и опять рвались. Толпа двигалась рывками. Вдруг кто-то открыл окно вокзала. Часть толпы бросилась к окну, и Лев Николаевич с сопровождающими успел войти в вокзал.
Огромное здание гудело от возбужденной многотысячной толпы. Кругом были люди — кричащие, улыбающиеся, возбужденные: студенты, рабочие, курсистки, барыни, военные и даже несколько священников. Через головы толпы передавали цветы, завернутые в белую бумагу и перевязанные голубыми лентами. Толпа внутри вокзала вскакивала на мягкие диваны, на подоконники.
Никаких железнодорожников, никаких жандармов.
Среди толпы виднелась белая панама Черткова, который шел, продавливая толпу, как пресс, чувствуя и в этот момент свою значительность и необходимость.
Шел Лев Николаевич. Вокруг него образовывались и распадались цепи. Рядом с ним — раскрасневшаяся Софья Андреевна с блестящими, счастливыми, возбужденными глазами раскланивалась направо и налево.
Лев Николаевич вошел в вагон. В вагоне началась суетня. Провожающие спрашивали:
— Где вещи? Где клетчатый портплед? Где чемодан? Все ли едут в одном вагоне?
Лев Николаевич сел у окна. На лице его не было заметно ни усталости, ни недовольства.
Может быть, он был печален.
Софья Андреевна в восторге повторяла:
— Как царей… как царей нас провожали!
В окно врывался гул бушующей толпы:
— Ура! Ура! Слава!
— Как царей… — сказал Лев Николаевич, — значит, мы плохие…
Чертков произнес спокойным и рассудительным голосом:
— Мне кажется, Лев Николаевич, хорошо было бы вам подойти к окну и попрощаться с толпой.