Любимая туалетная вода Памелы — одна из вариаций «Роша» на тему цитрусовых, с ароматом чуть аскетичным и сдержанным, полным пронзительной свежести, — тоже обнаружилась в чемоданчике Милли. Сняв серебристую крышечку с изящного флакончика, Памела подержала его на ладони, колеблясь… и нажала на кнопочку распылителя. Нежнейшее облачко окутало ее, она выгнула спину, приоткрыла губы и часто задышала. Мускулы стройного тела напряглись, из груди вырвался сладкий стон — и тут Памела испугалась по-настоящему. Да что с ней такое? Ведь она всегда любила этот аромат, всегда наслаждалась им…
Может, именно в том-то все и дело? Для нее это был запах сдерживаемой страсти, готовой в любой момент вырваться на свободу. Сейчас Памела отчетливо ощущала, как знакомый аромат опасен для нее. Видимо, Рим сыграл с нею злую шутку…
После Шона у Памелы не было мужчин, да она и не испытывала потребности в плотской любви — после всего, что вынесла. Шон своими руками разрушил то, что сам создал, — пробудив очень рано ее чувственность, причинил потом такую душевную боль, что она навеки, казалось, срослась в сознании Памелы с усладами секса. Неужели природа берет свое, с ужасом думала она, торопливо, словно застигнутая на месте преступления злоумышленница, укладывая флакончик в чемоданчик. Ведь то, что испытала она сейчас, вдохнув любимый аромат, — не что иное, как жар желания…
Придется безжалостно выкинуть любимые духи, твердо решила Памела, вставая со смятой постели и стыдливо оправляя ее. В духах ли тут дело или это все еще действует дурманящее зелье Мириам? Нет, об этом лучше не думать.
Памела вызвала портье и попросила отнести чемоданы в пресловутый шестьсот двенадцатый номер, затем торопливо скинула халат и вытянулась во весь рост под простыней. Все ее опасения были напрасны — она уснула в тот самый миг, когда сомкнула веки…
Сильные руки обнимают ее… крепче… крепче… И вот она уже едва может дышать — но как же это сладко! Как сладко ощущать на губах вкус чьих-то — но чьих? — губ, слегка солоноватых, горячих… касания рук, могучих и одновременно нежных, ощущать, как где-то в потаенных глубинах тела пробуждается тайный жар — так занимается от крохотной искорки высохшая на солнце трава… И вот уже бушует яростное пламя, всепожирающее, безжалостное и одновременно невыносимо сладостное, в котором сгорают без следа вся ее боль, все страшные воспоминания… Она возрождается подобно Фениксу из горстки серого пепла, в которую превратило ее это пламя, — но лишь для того, чтобы запылать вновь… Из груди рвется полустон-полукрик, она выгибается дугой, мускулы тела напрягаются, перед глазами расцветают причудливые многоцветные огни фейерверка…