Первый полный день в Колонии прошёл гладко: несколько знакомств в разных ситуациях: еда, работа, отдых. Внутри грудной клетки Анна словно раздвоилась: одна её половина, как гусеница, завернулась в кокон, закрылась, закупорилась и уснула. Но была тяжёлой, а приходилось носить её всё время с собой. Давила то на переносицу, то на затылок. Вторая половина – лёгко катилась по гладким минутам и часам, выскальзывала на поверхность лица уместными улыбками и сдержанным любопытством, генерировала слова бескрайних разговоров, тщательно утюжила рубашки, знакомилась, успевала прятать красноватые глаза при неосторожном взгляде собеседника, не срывалась с крутых поворотов настроения.
Собственное отражение в мутном зеркальце над умывальником Анне нравилось, оно как нельзя лучше соответствовало среде. Немного не хватало привычного одиночества. Такое количество людей сразу – как обожраться после диеты. Кроме того, не хватало какой-нибудь вещи, которую она могла бы положить в своём 402. Личного предмета, какого у других нет. Открытки, например, или камешка. У других она видела пёстрые личные вещи на полках, что-то яркое, как жизнь-смерть-любовь. Как кукла Барби. Но откуда эта красота – не имела понятия, ничего похожего на магазин, лавку, ларёк или бутик она в Колонии не замечала. А у себя не замечала ничего похожего на деньги.
Закончив глажку, поужинав, попетляв по серым коридорам, Анна поднялась к себе в 402. В спальне почти все ячейки стояли пустыми. Народ ушёл развлекаться. Говорят, здесь есть телевидение. Танцы. Компьютерные игры, хоть и устаревшие. Какой-то клуб. Её звали с собой, но она улизнула, спрятавшись в туалетной кабинке.
Теперь лежала, вглядываясь в точки на обшивке перегородки между стойками. Пятнышки. Крапинки. Полосочки. Могла бы лечь хоть поперёк – ячейка позволяла. Сетку подняла. Не потому что боялась упасть, а потому что хотела отгородиться от и так пустой спальни.
Кромка вечера обозначилась людским гомоном. Анна перевернулась на другой бок и наблюдала сквозь сетку, как женщины по-паучьи расползаются на свои места. Новенькие, легко вычислила их по свежим ёжикам на головах, поднимались так же неловко, как она. Их было трое. У остальных получалось лезть почти изящно, не прерывая бесед и жестикуляции. Через некоторое время движение утихло, свет ламп наверху потускнел, смешиваясь со свечением из высокого окна с деревянной рамой. Одиночки ещё прокрадывались тихо на свои места.