— Всем нынче тяжко. И нам, и им, — вздохнул дед Миколай, продолжив: — Оно, конешно, понемногу пережить легше. Когда разом, добить могли и тебя.
— На то и расчет был, что сердце не выдержит. Не бесконечное оно и у нас, — согласился бригадир Никита. А седой, хмурый человек, подойдя к Шилову, спросил:
— И никакой услуги за письма не требовали?
— Какую еще услугу? Уж лучше б я эти письма не получал. Большего горя не придумать, чем так оглоушили…
— Ну это как сказать… Уж лучше плохие вести, чем
полное отсутствие. Опера это знают. И даром ничего не делают. Сегодня не потребовали, завтра — даром не получите почту…
— Это как так? Письма мои! — прикинулся непонявшим Димка.
— Да так! Опера все продают за услуги! И письма, и баланду, и свободу, — ухмылялся человек.
— Ему не предложат. Он малахольный. Такие в стукачи не годятся, — подал голос сверху круглый, добродушный мужик.
— Меня? В стукачи?! — Шилов вскочил со шконки.
— Охолонь, Димка. Какая шлея под хвост попала? На кого кулаками сучишь? Тебя не обидели. Сказали, что в стукачи ты не годишься. Не то б начальство не преминуло, — осек Шилова старик-сосед. И Димка враз остыл, лег на шконку, отвернувшись ко всем спиной.
— Да не страдай. Все как-то уладится понемногу. Нынче в свете судимых больше, чем вольных. Скоро и в твоей деревне смеяться станет некому, — говорил сосед.
— Это верняк. Баба написала, что гребут и нынче. Того, кто меня засветил, тоже за жопу взяли.
— Ну вот, а говоришь, одни горести! Оно и просвет имеется! Не сошло с рук негодяю! Не угодил чекистам и попался! Они на его шкуре выспятся теперь, — рассмеялся голос из темноты.
— Я тоже вчера получил письмо от своих. О соседях сообщили. Мы всю жизнь с ними дружили. Честные, грамотные люди. Ученые оба. И дети — истинные интеллигенты. И на тебе! Расстреляли. Как врагов народа… Одна женщина осталась. Даже не верится, что вот так все кончилось, что никогда не увидимся больше, — вздохнул чей-то тихий голос.
— У тебя — соседи. У меня — старшего сына забрали. Уже три месяца… И до сих пор ни слуху, ни духу. Никак не подавятся нашей кровью. Вся земля уже в горе, — послышался голос бригадира.
Шило весь в слух превратился. Раньше такие разговоры убаюкивали. Теперь домой захотелось, выйти скорее.
Нечистое дело — стукачество? А он как тут оказался? Вот и вышибет клин клином…
Слушает Димка разговор работяг. Тихий, неспешный. Спящим прикинулся. Да разве заснуть теперь?..
За все время, что жил в бараке, не знал о людях столько, сколько за эту ночь услышал. Все запомнил. И на другой день оперативнику доложил.