Серафимовна испытывала к контейнерам с нераспечатанной мебелью, купленной в то время, суеверный страх и не смела заводить речи об их использовании по назначению, а не в качестве подставок под сумки и зонты.
После смерти «кроткой Марии» многоумная Сонька в деликатной форме предложила безутешному вдовцу себя в качестве «старого, верного друга», но он, опять же по глупости, не принял ее жертвы. И даже не понял, о чем она толковала. И вот теперь не то Ольга Васильевна, не то Валюха, не то сама Серафимовна…
«Тебе же будет хуже», — думала Сонька. Она и вообразить не могла, что Иван-дурак видел ее насквозь.
Николай Иваныч застал жену в слезах. То есть при его появлении из Мюнхена она вдруг принялась реветь так некрасиво и с таким самозабвением, что это тронуло его сердце своим непритворством. Ведь он считал жену бабой насквозь фальшивой и неестественной на основе лишь того, что она переняла из американских фильмов образцы поведения и манер и даже перешла на английский мат, хотя по-русски умела это гораздо лучше.
— Чего ревешь? — спросил он.
— Иоанн смотался. В тот день, как ты уехал в Мюнхен, он мотанул. Исчез, как в море корабль.
— Та-ак! Сейчас обдумаем это дело. Я примерно догадываюсь, в чем дело. — Он сел в кресло и взялся за лоб, словно пытался разгадать причины очередного АПа. — Он на меня обиделся. Он рвался в эскадрилью к Комарову, а я не благословил его на эту глупость. Если не самоубийство. Я ему рекомендовал блатную работенку для пенсионеров — сидел бы с Матвеем Козловым и глядел бы на самолеты — нет, не хочет.
— В самом деле? — Серафимовна начала успокаиваться.
— С чего бы еще обижаться? Это работа не для человека с его характером. Он не знает, а я-то знаю, что его будут кидать туда, куда уважающие себя инженеры, чтущие регламент, не сунутся и под дулом пистолета. Очень удобная фигура козла отпущения для «новых русских».
— Нет, — возразила Серафимовна. — Он на меня обиделся. В тот день, когда ты уехал в этот гадский Мюнхен, ко мне пришла Валюха, и мы посидели, поболтали…
— Не та ли, что я дверцей зацепил?
— Не придуривайся, что ты ее не знаешь. Она тебе нравится даже стукнутая дверью.
— Пусть нравится. Что дальше?
— Иоанн ее… того…
— Не врешь?
— Нет.
— Где?
— Здесь. — Она пальчиком показала на дверь комнаты Ивана Ильича.
Николай Иваныч, когда до него окончательно дошла суть происшествия, так и закатился, так и замолотил руками по подлокотникам кресла.
— Ай да батька! Ай да сукин сын! Думаешь, из-за этого и ушел? Прекрати реветь! Из-за этого не уходят.
— А он ушел. Ему стало неловко. Он стеснялся, краснел. Потом позавтракал и ушел.