— Мне нужно узнать в Аэрофлоте… — попробовала как бы из приличия возразить женщина, но в ее голосе уже чувствовались и заинтересованность, и надежда на невинное приключение с человеком, судя по уверенности в голосе, самостоятельным. — Я хотела узнать про самолет на Одессу.
— При встрече я вам скажу про все рейсы…
— Правда? — обрадовалась женщина, найдя наконец-то благовидный предлог для встречи. — Не шутите?
— Нисколько.
— Тогда ладно. Хорошо.
— Я вас буду звать Одессой? Можно?
Женщина засмеялась. У нее был по-настоящему приятный и свежий смех.
— Меня вы узнаете по газете «Воздушный транспорт» в руке, — продолжал он. — Ведь я — Самолет Иваныч. Узнавать, как вы выглядите, не собираюсь, так как нас ведет судьба. Против судьбы не попрешь… Да будь я и негром преклонных годов, да будь в вас рост сто девяносто шесть при весе в два пуда — это несущественно, если судьба включила свои моторы. Сверим часы. Встреча в восемнадцать ноль-ноль, — уточнил он, ломая из себя военного человека.
— Только не выйдете к Херсону, идя на Одессу, — сострила женщина.
Он захохотал.
И стал звонить в диспетчерскую о рейсах на Одессу.
«Если мы сейчас не увидимся, то… то…» — думал он, и его мысли, а скорее ощущения о существовании коих он, задавленный службой, за собой не числил, как бы вскипели и устремились в область более важную, чем работа. (Неужели есть такое?) И он наконец-то пустился во все тяжкия, как старые барбосы, которые и теперь не зевают. (Он как-то забыл, что «дядя» Миша давным-давно отошел от земной суеты.)
«Итак, ощущения и энергия жизни возникают как бы из ничего, — размышлял он. — Из легковесной болтовни с незнакомой женщиной, из полета майского жука (он вспомнил жука прошлого года, который напомнил детство, когда было много и жуков, и бабочек). — А сколько интересных мыслей и ощущений не родилось в каждом из нас, сколько несостоявшихся поступков. Сколько возможностей упущено, чего не скажешь о старых барбосах, которые не зевали. Все это неродившиеся дети: несостоявшиеся встречи, несостоявшиеся жизни. Это желудь, раздавленный колесами, который мог бы превратиться в прекрасное дерево, где нашли бы убежище и птицы, и усталый путник… Не будь Одессы, и не было бы того, что я сейчас чувствую и плету.
До чего осточертели деловые встречи и разговоры, осторожные, прощупывающие, нечеловеческие, потому что говорят не на человеческом, а на идиотском языке. АП, ТАП, СМП, ЛПС, КВС…*. Скажи: „Самолет потерпел катастрофу, командир и пассажиры погибли“ — и все расстроились, загрустили, особенно ЛПС, который примеривает на себя все виды АПов. А скажи: „Случился ТАП, КВС откинулся“ — и ничего страшного. Будто тапком наступил куда-то в грязь. Ну будто кто-то из бомжей нагадил у почтового ящика, а ты пошел за газетами и… „того“. Ну выкинул тапок — и дело с концом».