— Пока ничего не делай, — посоветовала Серафимовна.
— Нескромный вопрос: где взяла координаты?
— У Соньки в записной книжке.
— И тут эта старая… Еще вопрос: она видела, что ты залезала в ее книжку?
— Что ты! Я не дура.
— Да-да, не дура, — поспешно согласился Николай Иваныч.
— А у Соньки был сто лет назад роман… Знаешь, с кем? С командиром отряда Комаровым.
— Неужели! Не знал. Это кое-что объясняет.
— Они и теперь по старой памяти подолгу болтают по телефону сплетничают. Слушай, чего ты ее зовешь «Золотой ручкой»?
— А-а, так. Была воровка по золоту. До революции. Не бери в голову. Голден, одним словом.
Даже будучи замордованным службой, Николай Иваныч заметил в жене некоторые метаморфозы, и главное: пользуясь своим полузабытым средним медицинским образованием, она устроилась в какую-то санэпидемстанцию на полставки — «для самостоятельности». Впрочем, эта работа оставляла ей достаточно времени на уход за собой и хозяйство. Во всяком случае, вечером Николая Иваныча ждал ужин, а утром горячий завтрак; в квартире не было ни мух, ни тараканов, ни вони, даже ароматическими палочками и табаком. Последнее говорило, что у нее с Сонькой произошло охлаждение отношений. Но это было не совсем так — они встречались и болтали, только Серафимовна запретила Соньке курить, ссылаясь на мужа.
Такие перемены Николай Иваныч, привыкший все объяснять (как причины АПов), приписал страху Серафимовны за крепость семейных устоев и нежеланию возвращаться к прежним условиям полунищего состояния. Но был не совсем прав: все-таки люди сложнее самолетов.
Серафимовна после бесед с Борис Борисычем стала кое-что пересматривать в себе, своей жизни и окружающем. Она стала внимательнее к людям. На нее неизгладимое впечатление произвела оценка Ивана Ильича («Человек») представителем среды, не признающей людьми никого, кроме своих, то есть воров. Это значило для нее выше всех правительственных наград, именуемых в уголовной среде брошками. Ей был известен случай, когда вор в законе «кент» Борис Борисыча, полный кавалер ордена Славы — тщательно скрывал от своих коллег столь высокое звание. И вот Иван Ильич — Человек. В этой оценке начинали действовать какие-то иные- внезаконные и внеприродные силы.
Газета «Комсомолец» сообщала в милой ее комсомольскому сердцу глумливой манере, которую следует принимать за юмор, о том, что некто Р., «нахватавшийся в Чернобыле рентген», решил перед спрогнозированной врачами скорой смертью «мочить» стариков героев, повинных в насаждении антинародной системы. Хотя и новая система постоянно тянула с выплатой ему нищенского пособия. Убийца отыскивал по энциклопедиям и справочникам «всяких заслуженных-простуженных» (шутил «Комсомолец») и, разведав «гнезда их безбедного обитания» (комсомольский юмор), являлся под видом журналиста. Одинокие старики (а именно таковых он отыскивал), которым и поговорить-то было не с кем, излагали свои одиссеи, возможно, хвастались наградами, а будущий убийца подыскивал удобный момент, делал гоп-стоп (показывал знание фени «Комсомолец»), брал ордена и «делал ноги». До других ценностей сей «народный мститель» (шутка) не опускался. Ордена продавал коллекционерам, а на вырученные деньги «гулял», насколько позволяли остатки здоровья. «Комсомолец» с веселыми ужимками предупреждал стариков, что ордена теперь являются большой ценностью и обратились в предмет самой настоящей кровавой охоты. К сведению желающих заняться этим прибыльным бизнесом, «Комсомолец» любезно сообщал потенциальным убийцам, что особым спросом пользуются на «рынке» редкие ордена — Суворова, Александра Невского, английские. Особой строкой шли цены орденов в долларах.