Он так резко повернулся в своем вращающемся кресле, что крякнули пружины; спросил администратора: «Разве захотел бы рисковать какой-нибудь наш банк? Разве нашелся бы мексиканец, который полностью доверился бы мне?» Схватив желтый карандаш, нацелил его в лицо администратора: пусть это будет засвидетельствовано, пусть Падилья будет тому свидетель — никто не хотел рисковать, а Он не желает гноить такое богатство в лесах юга. Если гринго единственные, кто готов дать деньги для разработок, — что остается делать? Администратор указал на часы. Он вздохнул и сказал: «Ну, ладно». И пригласил администратора обедать. Они могли бы пообедать вместе. Не знает ли Падилья какое-нибудь новое местечко? Администратор сказал, что знает одно, кажется, еще малоизвестное и очень симпатичное место, совсем рядом, за углом: там чудесный перец, фаршированный сыром, овощами, грибами. Что ж, стоит пойти. Он чувствовал себя усталым, возвращаться в контору этим вечером не хотелось. Да и сделку отпраздновать надо. Конечно. Кроме того, им никогда не приходилось обедать вместе.
Они молча спустились по лестнице и пошли к авениде Пятого мая.
— Вы еще очень молоды. Сколько вам лет?
— Двадцать семь.
— Когда окончили?
— Три года назад. Только…
— Что — только?
— Теория — это одно, а жизнь — совсем другое.
— И вы удивляетесь? Чем вас там начиняли?
— Марксизмом, например. Изрядно. Я даже работу о прибавочной стоимости писал.
— Должно быть, неплохой предмет. А, Падилья?
— Да, но жить приходится иначе.
— Вы что… марксист?
— Как сказать, все мои друзья прошли через это. Наверное, увлечение молодости.
— Где же ресторан?
— Тут, за углом.
— Не люблю ходить пешком.
— Вот тут, близехонько.
Они разделили между собой покупки и направились к Дворцу изящных искусств, где их ожидал шофер. Обе шли все так же медленно, ни на кого не глядя. От одной витрины к другой, словно влекомые магнитом. Вдруг мать судорожно вцепилась в руку дочери и уронила пакет. Напротив них, совсем рядом, две собаки яростно и глухо рычали, бросались друг на друга, кусаясь до крови, потом отскакивали в стороны и снова прыгали на дорогу, сплетались в одно целое — мохнатое и рычащее: две уличные собаки, грязные и паршивые, кобель и сука.
Девушка подняла пакет и повела мать к автомобильной стоянке. Они сели в машину, и шофер спросил — возвращаться ли в Лас Ломас.[13] Дочь ответила — да, возвращаться: маму испугали собаки. Сеньора сказала, что ничего, все уже прошло: это было так неожиданно и так близко; но сегодня вечером надо еще раз заехать в центр — сделать несколько покупок, зайти в магазины. Девушка заметила, что спешить нечего, времени остается более месяца. «Да, но время летит, возразила мать, а твой отец не беспокоится о свадьбе, все заботы взвалил на наши плечи. А кроме того, ты должна научиться вести себя с достоинством, нельзя подавать руку первому встречному. А еще, мне хотелось бы скорее отпраздновать твою свадьбу. Надеюсь, это событие напомнит твоему отцу, что он уже солидный человек. Хоть бы напомнило. Он не отдает себе отчета в том, что ему уже пятьдесят два года. Хоть бы у тебя скорее были дети. Во всяком случае, свадьба напомнит твоему отцу о том, что он должен быть рядом со мной во время гражданской и церковной церемонии бракосочетания, что должен принимать поздравления и видеть, как все уважают его, считая добропорядочным человеком. Может быть, это произведет на него впечатление. Может быть.