— Нет, наверное, он обижен. Я знаю, он обижен...— робко, неуверенно сказал второй и оглядел остальных, словно стремясь узнать их мнение.
— Ему нехорошо, Михаилу, не знаю, что с ним будет... Ему нехорошо, а он насильно погнал меня сюда, к вам, пойди, говорит, помоги им...
— Мы не должны были его оставлять!.. Не должны были оставлять его на тебя одного,— сказал второй, и глаза его повлажнели.
На минуту наступило молчание. Никто не хотел продолжать этот разговор. Сейчас им было не до обид. Они мечтали о земле. О земле людей, которая маняще поблескивала где-то далеко внизу, по ту сторону тысяч утесов, пропастей и пиков... Лампионы родного города сияли, трепетали вдали. Лица знакомых сменяли друг друга. Обманчивы далекие видения. Обманчивы и пленительны в то же время. Опасен такой наплыв их, опасен, губителен даже, потому что зовут они куда-то... да не куда-то, а вниз, на землю, они заставляют спешить, а поспешность чревата катастрофой...
Сейчас никто не хотел ничего обсуждать. Каждый углубился в свои, может, совершенно незначительные для другого, переживания... Все это время они служили общему делу, личное, частное не существовало, растворилось в общем. Теперь же цель была достигнута, и у них есть право думать о личном, о своем, о земле и городах, о комфорте — и о женщинах!..
И потому никто не хотел теперь разбирать и обсуждать...
Только второй все никак не мог успокоиться. Его, видимо, больше других мучила совесть:
— Об этом никому и не расскажешь... Товарища бросили, а сами поскакали к вершине... Грош цена такой победе!..
— Ну что ты, как это бросили?! Мы оставили его на попечение Минаана, только и всего. Оставить человека на Минаана — это не значит его бросить... Ты нездоров, потому и говоришь так,— возразил ему третий.
Минаан на минуту оставил четвертого и подошел ко второму. Второму действительно было очень худо. Когда он говорил, слова его перемежались с хрипом, из груди то и дело вырывался глухой стон.
— Нет, я ничего... Ты за ним... присмотри, я чувствую... себя неплохо...
— Михо послал меня к вам, он велел, чтобы я вам помог... Он тоже, как и ты, говорил мне: мол, ты за ними присмотри, их полечи...— ответил Минаан, насильно закатывая рукава второму.
Четвертый снова попытался приподняться, но не сумел, только повернулся на другой бок и сипло выдохнул:
— Очень мне тебя жаль... очень жаль...
Он пребывал в каком-то полусне-полузабытьи, и у него было лицо счастливого человека. Он старался выразить мысль как можно торжественнее, но голос не подчинялся ему, голоса не хватало, сипение и хрип уничтожали всякую торжественность.