— Веревка двинулась!.. Я думаю, они штурмуют...— ответил Михаилу Джумбер.
— Ты там, часом, не загрустил? — крикнул я.
— Загрустил? — отозвался он с подчеркнутым удивлением.— Я прекрасно себя чувствую, вот вы-то сами как?
— Чего ты пыжишься, можно подумать, у тебя званый вечер!
— Ага, вот именно, я развлекаюсь в свое удовольствие.
— Никак медом балуешься, а? Подожди, я крикну им наверх, что ты открыл фляжку с медом!..— пригрозил изрядно проголодавшийся Джумбер.
— А вот и не угадал!.. Ну-ка вспомни, что мы с тобой уложили в кожаную сумку?
— В кожаную сумку? — задумался Джумбер.— Яблоки... яблоки «кехура», пожертвованные семейством Чартолани... Ты брось там копаться, в этой сумке, понял?
— Это почему? Меня жажда мучит, должен ведь я глотку промочить...
— Вот еще! Какое мне дело до того, что тебя жажда мучит!
— Так вот, я тебе говорю, что если у человека есть на Ушбе вода и пища, ему и не грустно и не голодно... И не холодно — у меня здесь целых шесть спальных мешков!
Да, положение наше не ахти какое блестящее: вся провизия у Михаила-Младшего, и снаряжение у него, так что с ним лучше идти на мировую, чем спорить и препираться.
— Что нам ссориться — мы ведь соседи, нас разделяют каких-то два этажа, и подъезд у нас один,— начинаю я мирные переговоры,— как говорится, брат для брата — в черный день, то же самое и о соседях можно сказать, верно ведь?
— Это уже другое дело! — смеется Михаил-Младший и, чтобы подразнить нас, аппетитно хрустит кехурой.
— Милостивый государь, простите нас, неразумных, явите милость, помогите истощенным и голодающим! — У нас и вправду уже слюнки текли, так захотелось яблок.
В это время я почувствовал, что веревка качнулась. Потом она с силой дернулась раз, другой, словно выловленная в речке форель затрепыхалась в руке, и постепенно заскользила.
Несомненно, ребята прошли целину и поднимаются выше.
Мне хочется кричать от радости, но я встречаю спокойный взгляд Джумбера, и мое возбуждение спадает. К его влажному лицу прильнули клочки тумана. Я уверен, что Джумбер так же рад, как и я, но он сдержан, он владеет собой.
«Удивительно все же, как ему удается сохранять хладнокровие в такие минуты?» — подумал я. Джумбер Кахиани выглядел таким спокойным, деловым и собранным, каким я редко его видел. В эти минуты он был похож на Михаила, о котором говорили, что, мол, не понять, слева или справа у него бьется сердце.
«Я же знаю, что и ты рад, почему ты не кричишь? Крикни!» — обращаюсь я мысленно к Джумберу. Но товарищ мой будто не замечает моего пристального взора, он упорно смотрит вверх. В каске пожарника он до смешного напоминает белый гриб. Лицо мокрое от дождя, капли стекают по щекам, по подбородку... У него характерное для альпиниста худощавое лицо, глаза, привыкшие глядеть далеко вперед, слегка прищурены. Он крепко держит веревку, на другом конце которой — ушедшие вперед товарищи. И если что-то случится и я не смогу помочь,— я уверен, что он сумеет. Если растеряюсь я, Джумбер не растеряется. Если мне придется туго, первым на помощь мне придет мой товарищ по связке, он разделит со мной все. Он сделает все, только бы спасти мне жизнь. И если его крюк сорвется и сам он последует за мной в бездну, я уверен, что, летя в лабиринт утёсов, он прокричит мое имя...