Табба поднялась, но мужчина снова остановил ее, заговорив торопливо и сбивчиво:
— Я потерял ее, и вы единственная, кто может помочь мне! Я дам денег, оплачу костюмы, буду финансировать все ваши спектакли, только откликнитесь на мою просьбу!
— Вы не в себе, сударь? — вдруг грубо, с презрением спросила прима. — Вы несете полный бред! Чушь! Какая Сонька?.. Какая Блювштейн?..
— Вы ведь ее дочь, Табба!
— Моя фамилия — Бессмертная! Слышите — Бессмертная! И никакого отношения к Блювштейн я не имею!.. Мне неизвестно, кто это!
— Я готов содержать театр!
— Его содержат другие господа, более достойные!
— Я должен, я обязан найти Соню! Она в Петербурге, знаю, но где? Помогите же мне!
Девушка вплотную приблизила искаженное презрением лицо к лицу Тобольского.
— У меня нет матери! Ни сестры, ни матери! У меня никого нет. Я одна! Сирота! И прошу покинуть театр! В противном случае я вызову полицию, и вас задержат как каторжанина… как сообщника этой воровки!
Табба оттолкнула посетителя и быстро поднялась наверх.
— А тебя, дрянь, сегодня же уволят! Слышал? Вышвырнут на улицу! — ткнула она пальцем в спешащего навстречу Изюмова. — Чтобы не совал нос не в свои дела и не превращал театр в вертеп проходимцев!
Прошло не менее получаса, а Тобольский не появлялся.
Воровка по-прежнему сидела в экипаже, не сводя глаз с входа в театр. Оперетта жила своей суетной жизнью — толкались у кассы театралы, стайками носились молоденькие статистки, скреб метлой тротуар дворник-татарин.
Но вот в проеме массивной двери показался пан, в задумчивости и, похоже, смятении потоптался на месте, не зная, в какую сторону двинуться, затем поднял руку, позвал извозчика, и пролетка лихо укатила в сторону Невского проспекта.
Сонька прикрыла дверь поплотнее и велела извозчику:
— На Фонтанку!
Пролетка пронеслась мимо Летнего сада, свернула на Мойку и уже приближалась к Фонтанке, как вдруг воровка увидела немногочисленную толпу, состоящую в основном из мужиков в черных сюртуках, несущих в руках хоругви и распевающих «Боже, царя храни…».
Это были черносотенцы…
Среди идущих Сонька неожиданно увидела свою горничную Ольгу, решительную, боевитую, горланящую песню.
Князь Брянский вел Михелину по, казалось, бесконечной анфиладе роскошных залов — настолько роскошных, что по картинам, убранству, мрамору, античным статуям у стен они вполне могли бы соперничать едва ли не с Лувром.
Александр время от времени посматривал на девушку, ожидая ее реакции, она же молча созерцала красоту.
— Желаете ошеломить меня богатством? — сверкнула глазами гостья.