Йоханнеса, который летит под парусами по синему-синему морю, по белым-белым барашкам, ну как можно связать такого Йоханнеса?
Когда я спускаюсь вниз, Йоханнес, словно по заказу, спит. Жестом подзываю Хейки, он идет в притвор, и мы излагаем ему ситуацию. Он тоже в нерешительности. Ему тоже чертовски трудно броситься на спящего Йоханнеса и скрутить ему руки и ноги. Звонарь с удивлением смотрит на нас: чего мы, собственно, ждем?
— Нельзя ли раздобыть самогонки? — говорит наконец Хейки.
И в самом деле! Если все мы втроем напьемся до чертиков, может быть, Йоханнес и не обратит внимания на зарево? Во всяком случае, это идея.
— Чтобы надраться еще засветло? Самогонки-то достать можно, — размышляет Сассь, но тут же добавляет, что наш план весьма сомнительный. Правильнее было бы все-таки связать хозяина. И не мешкая.
Мы втроем смотрим на Йоханнеса. Челюсть у него отвисла, рот полуоткрыт. Наверное, ему снится хороший сон.
— Вот, черт возьми, задача, — повторяет Хейки, и звонарь немного разочарованно помахивает веревкой.
— Ну, вам виднее… Да и пушка у вас есть.
Сассь машет рукой и отправляется за самогоном. Самогона у него, видно, немало. Будет ли от него толк? У меня, — наверное, и у Хейки тоже, — такое чувство, что мы совершаем большую глупость, но оба мы делаем вид, что эта затея с выпивкой не так уж плоха. Она и в самом деле была не так уж плоха — все уладилось бы, если бы не Якоб… Ну ладно, нечего забегать вперед!
Вскоре появляется Сассь с тремя бутылками самогона. Этого наверняка должно хватить. Мы откупориваем одну и делаем по доброму глотку (но все же после того, как звонарь уходит).
Нехорошо обманывать таким образом человека. Правда, совместная выпивка вроде бы ни к чему не обязывает собутыльников, но даже отъявленный жулик не будет обкрадывать того, с кем пьет.
Йоханнес похрапывает… Если бы можно было напоить его во сне, думаю я…
С нашей стороны игра до сих пор была честной. Потасовка, угрозы пистолетом — все это допустимо. Это что-то вроде борьбы на равных — око за око, зуб за зуб. Но специально напоить человека до потери сознания — такой поступок пятнает тебя, бросает тень на те принципы, которые трудно сформулировать, но которые тем не менее существуют.
День быстро меркнет. Следует поторопиться. В темноте зарево будет виднее, и, чтобы его не заметить, надо здорово нализаться. Была бы еще западная сторона, куда ни шло, но наши окна выходят на северо-восток…
Я замечаю, что Райесмику Хейки кусает ногти. Никогда раньше не видел его за таким занятием. Руки у Хейки красные, в ссадинах и шрамах; я смотрю на эти руки, на ногти, которые он озабоченно грызет, и меня охватывает чувство, определить которое можно так: «Стыдно мне, что я живу на свете». Я ощущаю это так сильно, точно исполинская десница подняла меня на невероятную высоту и показывает в свете прожекторов всему миру: «Вот он. Вот человек, виноватый во всем! Тот пустобрех. Тот убийца. Тот развратник. Тот, кому натянули нос. Тот, чью девушку сумел отбить даже стоеросовый Курт…» Я подбрасываю на ладони бутылку самогона и думаю: как знать, остался бы я на месте Хейки в церкви? Хейки никого не убивал, и неизвестно, будут ли иметь обвинения Йоханнеса — если он вообще с ними выступит — прежнюю силу. Он ведь и сам теперь человек запятнанный. И я говорю: