Судно шло без конвоя. На корме и полубаке стояли спаренные максимы. Как могли, огрызались от налетавших пиратов, курсы меняли, мучили машину реверсом. Кое-как отбились, и дело шло к ночи, но две небольшие бомбы в пароход угодили.
Петровна была в средней надстройке, помогала раненых перевязывать, перед войной окончила она рокковские курсы медсестер[1]. У слышала взрыв в корме, выбежала не помня себя: ведь там Кузьма с другими ребятишками оставался! Увидела дым, заволокло им полуют, хотела крикнуть, и тут ее ударило…
Очнулась месяц спустя в Тбилиси. Тупой осколок на излете убить ее не убил, но сильно контузил. Долго не могла оправиться, не помнила себя поначалу вовсе, потом открылось Петровне, и стала искать она Кузьму. Сказали ей, что бомба та никого на корме не пощадила. Позднее узнала, что и Василий погиб с «Абхазией» вместе. Жить Петровне больше не хотелось. В другое время наложила б на себя руки. Только шла война, на войне она могла пригодиться, и нельзя было оставить погибших без отмщения.
Взяли ее сандружинницей в роту. Научилась стрелять. Комбат подарил Петровне винтовку с оптическим глазом. И зажила молодая женщина необычной жизнью. В наступлении раненых спасала, в затишье охотилась сама.
Заледенела баба. Побаивались ее бойцы. А чтобы там нежности какие — ни боже мой… Только к сорок пятому оттаивать начала. А в день Победы разрешила себе вспомнить, что она женщина, и нет ей еще и двадцати трех лет от роду.
Давно этот капитан, командир разведроты, ухаживал за Верой. Тихий такой был, застенчивый с нею, никто б не подумал, что самый лихой в дивизии офицер. И одинокий. Семью потерял под Брестом, в первый же день войны.
Открыла ему сердце Петровна, в первый же мирный день открыла. А через неделю погиб капитан в схватке с эсэсовской бандой, пробивавшейся к американской зоне.
А Вера попросилась на японскую войну, пересекла в эшелоне Россию, побывала в Харбине и Порт-Артуре и осталась во Владивостоке.
К утру качать стало меньше. В шесть часов пришел с вахты старпома матрос — будить персонал. Петровна слышала, как он стукнул в дверь соседней каюты, где жила кокша Михайловна, потом отбил легкую дробь костяшками пальцев по их двери.
— Слышим! — крикнула Петровна. — Зайди…
Матрос приоткрыл дверь и сунул голову в щель.
— Подъем, Петровна, — сказал он. — Ветер как будто стихает… Перезимовали.
— Спасибо за добрые вести, — сказала буфетчица, и матрос ушел на мостик.
Когда Петровна собралась идти из каюты, она отодвинула занавеску Таниной койки и посмотрела на девушку. Таня спала, и будить ее буфетчица не стала. Кажется, оклемалась девка, подумала она. Теперь ей выспаться надо. Вот и шторм на убыль пошел. И ежели не раздует снова — к обеду Татьяна сама встанет.