Доктор пошел отвести Черноморцева в его каюту, ложиться в лазарет старпом наотрез отказался, а Вера Петровна глянула на часы: без двадцати двенадцать. Как же она так! Ведь сейчас запросится обедать вахта второго штурмана, ревизора.
После обеда качать стало меньше, и буфетчице удалось немного поспать. Сон не освежил ее, и Петровна еле дотянула до ужина, хотя Татьяна и вышла уже в столовую команды, робко, неуверенно, слабо улыбаясь, подавала ребятам, добродушно подшучивающим над ней, старающимся наперебой как-нибудь помочь девушке.
Вечером они улеглись пораньше. У Петровны ныли косточки. Сильнее скручивало левую руку, будто судорогой пощипывало в мышцах, приходила и тянущая, противная боль в сердце.
Татьяна была еще слаба после трехдневной голодовки. Правда, она плотно поужинала, но голова у нее кружилась, и лучше всего девушка чувствовала себя, когда лежала.
— Скоро придем в Анадырь, — подбодрила Татьяну буфетчица. — Там по твердой земле походим… Поедем катером на берег, обойдем город, доберемся до тундры. Раньше тундра была рядом. А сейчас Анадырь разросся, можем и не дойти. А мне так грибов захотелось. Сейчас им самая пора.
— Грибы в тундре? — удивилась Татьяна.
— Сколько угодно. И какие грибы!
Помолчали. Потом Таня заговорила неуверенно, запинаясь.
— Я вот… Хотела спросить… Валерий Павлович ужинал? Как он там? Сильно его задело?
Вера Петровна улыбнулась.
— Чувствительно. Но держался во время операции стойко. Молодец… Не ойкнул даже.
Татьяна привстала на локте и смотрела на Веру Петровну.
— А ужин я ему в каюту отнесла. Ослабел старпом. Но грозился на завтрак в кают-компанию прийти. И знаешь, Таня, у него родинки на плече. На правом. Совсем как у моего Кузьмы. Бывает же… Слышишь?
Таня не ответила. Она лежала на спине и смотрела в подволок каюты.
— Уснула, девочка? — спросила Вера Петровна.
— Нет, — сказала Таня. — Я про него думаю, про Валерия Павловича. Зря, наверное, тогда… Не надо с ним было так. Ему всегда было одиноко. И вот с женой не повезло.
— Тут ты права, — отозвалась Вера Петровна. — Жена у него сущая кобра.
— Ведь он детдомовский, Вера Петровна, — продолжала девушка. — У него и фамилия чужая. Нет, не чужая, так его матросы окрестили, когда сдавали в детдом. Матросы были черноморские, значит, и Валерий Павлович сам Черноморцев. И имя дал ему матросский командир.
— А я и не знала, что он сирота, — растерянно проговорила буфетчица.
— Сирота, — повторила Таня. — Слово-то какое печальное… Одинокое слово, неприкаянное.
— По себе знаю, — сказала Вера Петровна. — И моя доля сиротская.