– Да хоть Джон Леннон, – прогудел Конёк-Горбунов. – Вали отсюда, стиляга, пока чубчик не подрезали. У меня опыта по этой части богато.
– Да, я Король, – процедил Элвис. – И я очень спешу. Поэтому все вы сейчас умрёте.
– Да ну? – удивился Конёк-Горбунок. – Прямо-таки все до одного?
В следующий момент он возник за спиной Короля и со всего маху долбанул его ку-лаком по макушке. Как гвоздь забил. Элвис изломался в нескольких местах, будто склад-ной метр, и улёгся на пол. Густо, по-колокольному зазвенел выпавший из руки меч. А дя-дя Миша уже стоял на прежнем месте и дул на ушибленный кулак.
– Опричная Когорта? – потрясённо спросил я.
Он помотал головой.
– Бери выше. Солдат Отчизны.
– Ух, ты! А я думал, это легенда.
– Теперь уже да. Нас осталось-то… раз, два и обчёлся. – Конёк-Горбунок горько ус-мехнулся. – Ушло наше время. Ваше наступило. Поэтому иди, Паша, и разберись с этой гадиной.
– Будет сделано! – сказал я.
Прикоснулся к стальной двери, повёл по убийственной для комбинатора поверхно-сти рукой. Вбок, вбок, пока дверь не закончилась, и не началась стена.
– Гранит, чувачок, – тявкнул бес. – И чуется мне, такой толстенный, что просто ох-ренеть! Ты уверен, что справишься?
– Да, – сказал я. – Лишь бы внутри саранчи не было…
* * *
Годов стоял на четвереньках и, не отводя взгляда от зерцала, мерно раскачивался влево-вправо. Потом крупно задрожал и обратил чёрное, высохшее лицо к Марку.
– Знаешь. Что я. Там видел?
– Нет, – ответил Марк. По-правде говоря, он совсем не хотел этого знать.
– Новую песню, – сказал Годов. – От. И до. И она. Лучше всех. Вообще всех. Но петь её. Нельзя. Никому и никогда. А теперь пойдём. К старику. Горгонию.
Он протянул руку.
– Помоги, друг.
Это простое и честное «друг» растрогало Марка до такой степени, что он опять рас-плакался. Шмыгая носом, Марк подсел, перебросил руку Годова себе через плечи, и они встали. Весу в Годове было как в ребёнке, фунтов сто.
Они ушли, а зерцало Макоши так и осталось лежать на замусоренном полу. Из стек-ла изливался вверх столб ровного света. Свет был золотым и почти осязаемым – словно пронизанный солнцем гречишный мёд, налитый в тонкий цилиндр от пола до потолка.
* * *
Внутри меня ждало кое-что похуже саранчи. Много, много хуже. Мой родной папоч-ка.
Не дав единственному сыну досыта насладиться судорогами после транспозиции че-рез гранит, он в мгновение ока сшиб меня на пол. Завернул назад руки и сковал наручни-ками. Потом схватил за волосы и рывком вздёрнул на ноги.
Зарычав от боли и унижения, я попытался перекинуться в паучка Ананси. Где там! От наручников по телу стремительно потекла слабость, да такая, что я чуть с копыт не сковырнулся.