— Вот тебе Лиссабон.
— Ну что ж! — не унывал Эга. — Если в Лиссабоне не сыщется дам, способных украсить наш сенакль, мы их ввезем из-за границы, что для Португалии совершенно естественно. Ведь мы ввозим все. Законы, идеи, философские учения, теории, проблемы, эстетические воззрения, научные открытия, вкусы, товары, моды, манеры, остроты — все, все прибывает к нам в корабельных трюмах. Цивилизация обходится нам чрезвычайно дорого, если учесть еще и таможенную пошлину; а кроме того, чужая культура не на нас скроена — она нам не по росту… Мы судим о цивилизованном человеке так же, как негры с острова Сан-Томе, которые думают, что если кто-нибудь из них вместе с набедренной повязкой напялит на себя старый хозяйский фрак, то сразу сделается знатным фидалго и даже белым! Все это смехотворные потуги. Куда я положил свой портсигар?
Освобожденный от величия, придаваемого ему шубой, воскрес прежний Эга, и вновь он разглагольствовал, подкрепляя красноречивыми жестами Мефистофеля en verve[10] бросаемые им внушительные фразы, звонко взлетавшие к потолку приемной, — и все это в непрерывном сражении с моноклем, то и дело выпадавшим у него из глаза и вынуждавшим Эгу ловить его на груди, за спиной, на пояснице, отчего оратор весь извивался и не мог устоять на месте, словно его кусали, блохи. Карлос тоже воодушевился, и нежилая атмосфера приемной согрелась: они заспорили о натурализме, о Гамбетте, о нигилизме; затем, уже сообща, обрушились на свою собственную страну…
Но едва часы пробили четыре, как Эга стремглав ринулся к своей шубе, замуровал себя в нее, подкрутил ус перед зеркалом, принял подобающую осанку и под броней своих петлиц с победительным видом искателя приключений двинулся к выходу.
— Джон, — спросил его Карлос, вновь пораженный элегантностью Эги, — где ты остановился?
— В «Универсале», этом святилище!
Карлос терпеть не мог «Универсаля» и стал уговаривать Эгу переехать в «Букетик».
— Но мне неудобно…
— Тогда приходи сегодня ужинать, повидаешься с дедом.
— Не могу. Я уже условился о встрече с этой скотиной Коэном… Но завтра я приеду к ленчу.
И уже на ступеньках лестницы, водрузив монокль, Эга крикнул Карлосу:
— Забыл тебе сказать: я издаю мою книгу!
— Как! И скоро она выйдет? — Карлос был изумлен.
— Да нет, она еще только набросана, в самых общих чертах…
Книга Эги! Еще в Коимбре, в последние годы, он беспрестанно говорил о своей книге, повествуя о канве будущего сочинения, перечисляя названия глав и цитируя в кофейнях громкозвучные фразы. Среди друзей Эги его будущая книга провозглашалась творением, чья форма и идеи должны послужить толчком к дальнейшему развитию литературы. В Лиссабоне (где Эга, приезжая на каникулы, задавал ужины в ресторане Силвы) его книга предвкушалась как событие. Бакалавры, однокашники Эги, его сверстники увозили из Коимбры, разнося по провинциям и островам, молву о сочинении Эги. Каким-то образом молва эта достигла даже Бразилии. И под напором столь нетерпеливо-страстных надежд, связанных с его книгой, Эга наконец решился ее написать.