— Мне Эга по душе, он прекрасно держится; и безо всякой позы…
Сдали карты, и за столом вновь воцарилось безмолвие. Генерал, взглянув на расклад, издал глухое ворчание, выхватил из пепельницы недокуренную папиросу и яростно затянулся.
— Вы столь поглощены вашим порочным занятием, сеньоры, что я, пожалуй, пойду взглянуть на бильярдистов, — проговорил Карлос. — Там Стейнброкен схватился с маркизом и уже проиграл ему четыре мильрейса. Послать вам сюда пунш?
Никто ему не отвечал.
В столь же торжественной тишине священнодействовали и игроки на бильярде. Маркиз, стоя на одной ноге, простерся над бортом и, поблескивая намечающейся лысиной в резком свете двух фарфоровых абажуров, готовил решающий карамболь. Кружес, поставивший на маркиза, забыл о трубке и диване и, нервно теребя свою густую шевелюру, спадавшую до ворота сюртука, неотрывно следил за шаром, то и дело моргая и выставив острый нос. В глубине залы, одетый во все черное, маленький Силвейра, Эузебиозиньо, когда-то бывавший в Санта-Олавии, тоже вытягивал шею в тугом траурном галстуке из черной шерсти; как всегда, хмурый и еще более вялый, чем в детстве, но так же держа руки в карманах, он выглядел столь похоронно, что все в нем казалось воплощением глубокого траура вплоть до черных прилизанных волос и темных стекол пенсне на черной ленте. Возле бильярда ждал своей очереди партнер маркиза граф Стейнброкен: несмотря на извечный страх североевропейца перед необходимостью расстаться с деньгами, он сохранял спокойствие и улыбался, опираясь на бильярдный кий в соответствии с образом британского джентльмена и облаченный, как англичанин, — традиционный, изображаемый на литографиях, — в зауженный редингот с несколько коротковатыми рукавами, длинные клетчатые брюки и ботинки на низком каблуке.
— Ур-ра! — закричал Кружес. — Десять тостанчиков сюда, Силвейринчик!
Маркиз торжествовал: он сделал карамболь и выиграл партию.
— Вы принесли мне удачу, Карлос!
Стейнброкен положил кий и неторопливо отсчитал одну за другой четыре проигранные им серебряные монеты.
Однако маркиз жаждал финского золота и стал призывать графа продолжить баталию.
— Ни в куком слючае!.. Вы згодня опазны! — отвечал дипломат по-португальски; говорил он довольно бегло, но с ужасающим акцентом.
Маркиз настаивал: с кием, словно пастушьим кнутовищем на плече, он наступал на графа, возвышаясь над ним всей своей мощной, статной фигурой. Могучим голосом, привыкшим звучать на пустынных берегах, он шутливо предрекал Стейнброкену печальную судьбу: грозился разорить его, довести до того, что тот будет вынужден заложить свои великолепные перстни и кончит тем, что станет продавать почтовые марки на Графской улице.