Вик!—окликает меня Пепор. Он опирается на лопату как на палку, обеими руками, кладет на них подбородок, для этого ему пришлось изогнуться дугой — длинный парень. Длинный, это бы еще ничего, но ко-
I тляи мой друг до того, что все кости пересчитать мож* но, мог бы живым экспонатом в мединституте служить.— Хочешь, новые стихи почитаю?
Я оглядываюсь, нет ли поблизости прораба или бригадира, киваю:
— Валяй!
Пепор резко выпрямляется, отставляет лопату на длину вытянутой руки, откашливается и начинает читать нараспев:
Вьюга, вьюга. Южнее юга —
В Антарктиде ее депо.
Нам с тобой хорошо, подруга,
Потому, что идем мы по...
По земле мы идем, конечно,
А земля под ногами — клад.
Где твое и мое колечко В самородках лежало. А над...
А над нами какое небо!
Восторгайся, благодари...
— Хватит с тебя,— помолчав, сказал Пепор.— Ну как?
Я молчу.
— Как стихи, спрашиваю?
Я делаю вид, будто обдумываю, потом тянусь к его уху:
— Машину ему предок купил, или он ее по лотерейному билету выиграл?
— Какую машину? — недоумевает Пепор. Он достает из кармана что-то похожее на бабий фартук, цветастое, с тесемками, и вытирает шею.
Я отвечаю самым серьезным образом:
— А ту, что в прошлом году возле нашего общежития стояла, помнишь, в крапинку?
— Пошел ты знаешь куда?
— Примерно догадываюсь...
Пепор рьяно берется за работу. Знаю, он долго сердиться не будет, он парень добрый, покладистый. Я перед ним в неоплатном долгу: он приютил меня после демобилизации, помог на работу устроиться, водил в столовую за свой счет до моей первой зарплаты. Судьба спела нас в поезде, в одном вагоне. На остановке наш сосед, который ел только когда все спали, вышел за пином и опоздал. Видим, мчится, позеленел весь, язык высунул, не догнать нипочем. Пепор, недолго думая, возьми и дерни стоп-кран. Я, конечно, рядом. Суматоха поднялась! А тот, опоздавший, вопит: «Они хулиганы! Я не просил их кран дергать, сам успел бы, пускай теперь штраф уплачивают...»
Мы заплатили.
Идем дальше. Я говорю так, чтоб далеко слышно было: *Л ведь по закону порядочности этого типа пола-гпетси выбросить и окошко!»
Пепор тут же встает, засучивает рукава и открывает окно. Тип перетрусил не на шутку. Вагон развеселился.
Мне все проводник наш тогдашний вспоминается. Ходил он по вагону с сумкой, собирал остатки пищи. Мы думали, что для своего поросенка, а оказалось — для чужой собаки. Хозяин этой собаки умер, она и переместилась на кладбище, уж как ее оттуда ни сманивали, ни и какую. Чуть не околела там от голода. Так наш проводник поставил ей будку и подкармливал. Она уже :шала, когда он из рейса возвращается, и поджидала его на перроне.