Я склонилась над листом, чтобы разглядеть внимательнее, и в ужасе отпрянула: передо мной было изображение вспоротой и выпотрошенной лягушки. Впрочем, нет — все органы оставались на месте, отогнута была лишь кожица. Я впервые узрела подобное — заглянула внутрь живого существа, узнала, как оно устроено.
— Что здесь написано? — ткнула я в отрывок, накорябанный рядом с тельцем освежеванной лягушки, и уловила в своем голосе поспешность, пожалуй, даже страх.
— Тут я описываю сердце и его отличие по фактуре и цвету от прочих внутренностей.
— А это о чем? — указала я на густо исписанный фрагмент со стрелками, направленными на лапки.
Леонардо склонился над листом, молча разбирая свои зеркальные каракули.
— Здесь я задаю вопрос, зачем лягушке перепонки между пальцами и почему у человека они незначительны.
— К кому же ты обращаешь свой вопрос? — ошеломленно осведомилась я.
— Не знаю, — растерянно ответил он. — Раньше рядом со мной была ты, и дядя Франческо, и дедушка. Вася мог спросить. Вопросы у меня и сейчас есть… только отвечать на них некому. — Леонардо вдруг весь залился краской смущения. — Я так люблю нашего маэстро! Он очень добрый и все прощает. Но я все же не решаюсь обращаться к нему с этим и зря тревожить. Понимаешь, мамочка? — умоляюще посмотрел он на меня.
— Конечно понимаю, — поспешно заверила я и кивком велела перевернуть страницу.
На самом деле переживания Леонардо глубоко разбередили мою душу, и я вдруг иначе взглянула на его новую, флорентийскую жизнь. Оказывается, несмотря на гениальность и благоприятствующие обстоятельства, мой сын после трех лет жизни в этом городе по-прежнему чувствовал себя пловцом в бурном море, отданным на волю волн. Были у него и друзья, и снисходительный наставник, но так не хватало людей, которым можно довериться во всем.
Мне не хотелось, чтобы он заметил, как дрожали у меня губы, пока я боролась со всепоглощающей материнской жалостью. Конечно, Леонардо все видел — его наблюдательность не ведала мелочей, — но он тактично вперил взгляд в следующий рисунок, не желая нарушать мое внутреннее уединение.
Я посмотрела на очередную страницу — на ней Леонардо, очевидно, изобразил ту же лягушку, но на этот раз вскрытую со спины. Мышцы и хрящеватый спинной хребет были воспроизведены с невероятной дотошностью.
— Леонардо, такие рисунки… и твои вопросы, они…
— Похожи на ересь?
— Более чем.
— Интересно, откуда я мог понабраться таких опасных склонностей, а? — Он в упор поглядел на меня и улыбнулся. — А люди, с которыми ты теперь водишь дружбу…
— Будь осторожен, Леонардо. Ты не Медичи, и тебе неоткуда взять покровителей, какие есть у них.