— Мы все должны стремиться прийти к такому финалу! — Когда я сам скончаюсь, — вымолвил Альберти с торжественностью, заставившей остальных притихнуть, — я хотел бы очутиться в обществе великих усопших, таких как Платон, Гермес и Моисей.
Все обратились к молчаливому созерцанию этой мысли, пока Антонио Поллайуоло не выразил свое бесхитростное пожелание:
— Я не хотел бы умереть ни от ужаса, ни от боли.
Академики забормотали, что они тоже этого не желали бы. Теперь я единственная до сих пор не высказалась.
— Я хотел бы умереть счастливым, — произнесла я.
Повисло молчание, и я устрашилась, что все сочли мой взгляд поверхностным или нелепым. Неожиданно на мое плечо легла чья-то легкая рука — рядом стоял Фичино, основатель Платоновской академии, и сердечно улыбался мне.
— Этот человек мне по сердцу, — произнес он.
Краем глаза я заметила, что Лоренцо сияет от гордости за меня. Воистину, это был лучший момент в моей жизни.
— Вы милостиво допустили меня в ваш sanctum sanctorum,[21] — сказала я, не чуя себя и с волнением припоминая, как папенька впервые распахнул передо мной дверь лаборатории, — а я теперь хочу пригласить вас в одну комнату, тремя этажами выше моей аптеки.
Все оставили свои кулинарные занятия и с вниманием посмотрели на меня. Больше всего мои слова поразили Лоренцо, не поднимавшегося в моем доме выше гостиной на втором этаже. — Что там за комната, аптекарь? — с шутливой подозрительностью поинтересовался Бистиччи.
— Дело в том, что до сих пор она содержалась в тайне от всех, — тщетно пряча улыбку, пояснила я.
— Может, она такого свойства, что сам Гермес не отказался бы от приглашения побывать в ней? — с надеждой спросил Фичино.
— Она именно такого свойства, — окончательно развеселившись, заверила я, — и даже более того — природно-элементарного!
Мы с Леонардо уже подходили к зданию, где, судя по большой, красиво раскрашенной вывеске, помещалось Флорентийское братство живописцев, как вдруг увидели Андреа Верроккьо, во весь дух спешащего нам навстречу.
— Ну что, ты готов вступить в Гильдию художников? — спросила я баритоном, до сих пор забавлявшим моего сына.
— Не могу поверить, — проговорил Леонардо. — Я будто все тот же тщедушный мальчишка и только вчера приехал во Флоренцию.
— Ты и сейчас тощеват, — заметила я, стараясь казаться невозмутимой. — А все потому, что плохо кушаешь.
— Мама! — шепотом одернул он меня, испугавшись, что кто-нибудь услышит мои сюсюканья.
— Ладно, молчу, — рассмеялась я.
— Смотрите, — обратился Леонардо к подошедшему маэстро, — туда вошел старик Филиппо Липпи!