Женя договорила всё это, почти крича, глядя воспаленными глазами прямо на Кристину, а когда она закончила, та спросила:
– И что, ушла она?
– Нет, – выдохнула Женя, – сказала, что подождет, пока я успокоюсь, и осталась сидеть.
– Так что ей надо-то было? – Подала вдруг голос с дивана Инна. – Ты так и не сказала.
Женя перевела на неё взгляд, вздохнула глубоко и, опустив плечи, ответила:
– Ей надо, чтобы я помогла ей найти Лёку.
Гнетущая тишина воцарилась в комнате. Все замерли, пораженные.
– Ты шутишь? – Спросила, наконец, Лиза. – Жень, но это же…
– Да не мою Лёку! – Закричала Женя. – Не мою, не дочку. Лёку старшую, как вы не поймете? Савину!
И снова стало так тихо, что можно было расслышать, как в кухне из не до конца закрученного крана по одной капле капает вода. Кап-кап. Кап-кап.
– Так. – Угрожающе сказал Лёша, выбираясь из кресла. Он отложил наконец журнал в сторону и посмотрел на Женю. – А ну рассказывай всё по порядку. Что-то мне окончательно перестает нравиться вся эта история.
А история и правда вышла странная. Оказалось, что Марина приехала в Таганрог еще две недели назад, и всё это время пыталась найти Женин адрес. Помог случай – в деканате университета её отправили к секретарю, которая оказалась Жениной соседкой по подъезду и с удовольствием рассказала «бывшей однокласснице» не только как найти Евгению Ковалеву, но и как удобнее и быстрее добраться до места её жительства.
Причина же, по которой Марина потратила столько времени и сил на поиски, оказалась проще не придумаешь: Лёка.
– Да пойми ты, – сказала Женя, немного успокоившись, – она уехала отсюда еще два года назад, и я ничего о ней не знаю. Она не пишет, не звонит, не приезжает. Не думаешь же ты, что я под столом её прячу?
– Нет, не думаю. Ты знаешь, где она может быть?
– Понятия не имею. Где угодно.
Марина кивнула и снова улыбнулась. Она смотрела на Женю каким-то странным, понимающим и спокойным взглядом, и от этого взгляда будто ластиком стирались годы, стены, расстояния. Как под кистью художника проявлялись совсем другие обои – зеленые, покрытые восточным орнаментом. Чашки вытягивались вверх, превращаясь в тяжелого стекла бокалы с вином. Исчезала стена, отделяющая кухню от гостиной, и вырастал в углу комнаты мольберт и разбросанные по полу кисти. Белая занавеска с медвежатами удлинялась, превращаясь в густую темно-зеленую портьеру, а тополя за окном исчезали, открывая вид на Фонтанку. И в груди Жениной тоже что-то менялось, плавилось, становилось острее и горче, будто воск от свечи, будто красивая полузабытая музыка.