— Командарм пятой товарищ Ворошилов, — представил Пархоменко.
— Олеко Дундич. — Молодой командир вытянулся и отчетливым движением приложил руку к пилотке. — Прибыл к вашему распоряжению, товарищ командарм, и со сто пятидесяти саблей Интернационал эскадрона.
Ворошилов теплыми карими глазами внимательно смотрел на молодого воина.
— Очень рад, товарищ Дундич, — сказал он. — Вы подоспели вовремя. Я видел, как вы их рубили. Лихая рубка! Молодцы!
Ворошилову захотелось обнять смутившегося командира, но он удержался и только крепко пожал его руку,
— Кто вас направил ко мне? — спросил Ворошилов,
— От штаба Южной группы. Есть документ. — Дундич достал из полевой сумки бумагу и подал ее командарму.
Ворошилов начал читать, но от его зоркого глаза не ускользнуло, как Дундич осторожно снял севшую на рукав красную букашку и бережно пустил ее в траву. «Лев, — подумал он. — Лев с сердцем милого ребенка».
Со стороны подбежал гусар бравого вида. Он вытянулся перед Дундичем, доложил что-то на непонятном языке и отошел.
— Кто это? — спросил Ворошилов.
— Вахмистр… Старшина. Балог Калажвари имя ему.
— Кто он по национальности?
— Венгр. В эскадроне венгры, сербы, хорваты, гуцулы.
— А вы сами? — спросил Ворошилов.
— Серб… Товарищ командарм, — Дундич мучительно покраснел, — я сказал неправильно про мой эскадрон…
Только что получил рапорт. В эскадроне восемь убитых и три сильно раненные. Это значит — сто тридцать девять сабель.
Дундич ехал рядом с Пархоменко и по его просьбе коротко рассказывал о себе. В начале мировой войны он окончил белградский институт и получил место учителя в деревне. Но долго учительствовать ему не пришлось. Он был мобилизован и направлен в кавалерийскую школу. Окончив курс, получил назначение в гусарский полк. Воевал против австрийцев. Совершенно случайно (лошадь подвела) попал в плен к австрийцам. Был освобожден русскими. Потом оказался в лагере военнопленных в Одессе. И вот с первых дней Октября он примкнул к революции.
— Что же заставило вас пойти в революцию? — спросил Пархоменко.
Молодой командир пожал плечами:
— Трудно сразу сказать, — отвечал он, помолчав. — А я и не думал — раздумал… Само собой получилось. Как говорят? Сам определился.
Он мог бы еще много о чем рассказать, но умолчал из скромности.
— Не жалеете? — Пархоменко бросил быстрый взгляд на него.
— О чем?
— Что с нами пошли?
Дундич с удивлением посмотрел на Пархоменко.
— Как можно жалеть? — воскликнул он горячо. — Если я решил, то до конца…
«А ведь славный малый», — подумал Александр Яковлевич, любивший прямых и откровенных людей.