Они покатились по пыльной дороге.
Харламов, рыча, бил Гуро по лицу кулаком.
— Гад!.. Вражина!.. Бандитская морда!.. — хрипло приговаривал он, насев на него и со страшной силой опуская кулак.
Со всех сторон сбегались бойцы.
— Харламов, стой! Не бей больше! Хватит! — кричал Ушаков, нагнувшись над ними. — До смерти забьешь… Он нам еще нужен. А ну, довольно! Отставить!
— Эх, товарищ комиссар, я б его зубами загрыз! — говорил Харламов, тяжело и часто дыша. — Я, как товарищ Ильвачев приказал, второй день за ним по пятам хожу… Он, вражина, сестру Сашу надысь шпионкой обозвал… Врачу говорил, а я слышал. Откомандируйте, мол, ее от греха. Ишь, куда загибал! Видать, за себя опасался, как бы она его не признала. Мину под нее подводил, ионимаете?.. Теперича подхожу под окно. Слышу, он убить вас погрозился. Я уж хотел в окно лезть, а он сам выкинулся. У-у-у, гад! Вражина! — Харламов пнул носком лежавшего без сознания Гуро-Гобаренко.
Трубач Климов сидел, поджав ноги, в тени под полостью, штопал гимнастерку и тихонько гудел один и тот же напев:
Сам ружьем солдатским правил,
Сам он пушну заряжал…
Рядом с ним у тачанки стояли две лошади — гнедой мерин Кузьмича и его, Климова, вислозадая белая кобыленка, отличавшаяся на редкость строптивым характером. Они изредка профыркивали и, лениво шевеля губами, перебирали свежее душистое сено.
Солнце заливало двор потоками яркого света. В жарком воздухе сонно летали слепни, жужжали зеленые мухи; наверху, под стрехой, ворковали зобастые голуби.
Лошади зашумели. Рыжий мерин нечаянно толкнул вислозадую кобыленку. Та, прижав уши, обидчиво фыркнула и ударила его вдоль спины длинными желтыми зубами.
Климов поднял голову, чтобы погрозиться на лошадь, машинально согнал муху со щеки спавшего тут же Кузьмича и задержался взглядом на статной молодице, которая, стоя посреди двора и выставляя крепкие смуглые ноги из-под подоткнутой юбки, вытаскивала сильными руками мокрое ведро из колодца.
«Ишь, толстопятая, какие мясы наела!» — подумал старый трубач, провожая глазами молодицу, которая уносила ведро, покачивая на ходу полными бедрами. Он вздохнул, вспомнив былое, покачал головой и, подкрутив по привычке поникший седеющий ус, вновь, но уже громко запел:
Было дело под Полтавой,
Дело славное, друзья.
Мы дрались тогда со шведом
Под знаменами Петра…
Калитка скрипнула. Послышались быстрые шаги. Климов оглянулся. К нему шел Митька Лопатин.
— Чтой-то вы, дядя, пели шибко хорошее? — спросил он, подходя и присаживаясь напротив старика.
— Марш играл, — охотно ответил трубач. — Я, сынок, лет тридцать в гвардии прослужил. Знаю наизусть все полковые марши.