Конармия (Листовский) - страница 353

Вместе с Харламовым они перенесли Вихрова, и Митька заботливо подложил ему под голову свою шинель.

— Умаялся в разведке-то, — заметил Харламов. Оба знали что Вихров вместе с двумя красноармейцами прошлой ночью в разведку и привел пленного Костер ярко вспыхнул. Пламя затрещало, взвилось к самому небу.

Сачков — Разве можно так? Слышите? Кому говорю! Соблюдай маскировку!..

— Мне эта маскировка раз боком вышла, — сказал Климов вполголоса. — Было помер за нее со страху.

— Ну? Как же так? — спросил Митька.

— Да очень просто. Почудилось мне, братцы мои, такое, что умру — не забуду.

— А ну, давай расскажи, Василий Прокопыч, — попросил Харламов, подвигаясь поближе.

— Ну что ж, можно, — согласился трубач, — только оставьте кто покурить… Да… Служил я, братцы мои, до революции в Царском Селе, в лейб-гвардии гусарском полку, — начал он, поудобнее усаживаясь. — А из всей гвардии в одном нашем полку были серые кони. Ну, о конях потом… Так вот… Был там у меня кум, вахмистр кирасирского полка, Петром Савельичем звать. В отставке по чистой ходил. Уже, можно сказать, совсем старый человек. Один жил, жену давно схоронил. И вот случился у него день рожденья. Аккурат это было перед самой германской войной. «Заходи, — говорит, — Прокопыч, выпьем по маленькой». Ладно, захожу… Стол накрыт честь по чести. Графинчик, конечно, закусочки всякие разные.

— Эх!.. — вздохнул Митька.

— Да. Только гляжу, рюмки стоят. А я с них пить терпеть ненавижу. Я очень даже уважаю со стакана пить. Да… Ну, сели. Выпили по одной, налили по другой. Это ж известное дело: рюмочку выпьешь — другим человеком станешь, а другой человек тоже не без греха — выпить хочет. В общем карусель получается. Да… Сидим, значит, выпиваем, разговоры разные разговариваем. Вот кум и говорит: «Пес с ними, с рюмками, с них только немцы пьют. А мы давай уж стаканами». И сейчас это он рюмки и графинчик со стола снимает, а заместо них становит стаканы и «гусыню». Это четверть так называлась. «Вот, — думаю, — да! Вот это по-нашему». Тут мы двери закрыли, чтобы к нам ненужный человек не пришел, и пошли глушить! Кум разошелся, всех своих полковых командиров в лицах представляет. А он на это дело был мастер. Чисто в театре сижу. Ну, пьем день, другой. Кто-то к нам стучался, да мы не отворяли. Сидим себе выпиваем, старину вспоминаем. Кум держится. Я тоже вроде виду не показываю. Вдруг слышу — музыка заиграла. Наш полковой марш. К чему бы это? Выглянул я в окно, братцы мои, да и покачнулся! Гляжу, едет наш лейб-гусарский полк и весь, как есть, на зеленых лошадях! Ну, тут все во мне в смятенье чувств пришло. Враз протрезвел. «Батюшки-светы, — думаю, — до зеленого змия допился!» А они идут и идут, и, как есть, все зеленые. «Кум! — кричу. — Петр Савельич! Гляди, грезится мне или взаправду?» Кум глянул в окно, с лица сменился и мигом трезвый стал. «Пропали, — говорит, — мы с тобой, Василий Прокопыч. До змия допились. Сейчас гореть начнем». Ну, тут я живо смотался и в казарму до фельдшера побежал. Только забегаю, а вахмистр навстречу. «Ты, — говорит, — сукин кот, где прохлаждался? Тут война началась, а тебя, черта, днем согнем не сыскать». Я говорю: «Больной». А он: «Какой такой больной! А ну дыхни!..» Ну, тут все и объяснилось. Командир полка приказал обмыть серых коней перекисью водорода, и они стали буро-зелеными. Да… Вот как мне эта маскировка далась, — под общий смех закончил трубач.