— Бросай оружие! — не своим голосом крикнул Кузьмич на солдата, который, оставив лошадей, целил в него из винтовки.
Грянул выстрел. Кузьмич поклонился свистнувшей пуле. Но тут, огромным прыжком махнув через плетень, с криком «даешь!» во двор вскочил Дерпа.
— Ну и ловок, черт его забодай! — вслух подумал Кузьмич, увидя, как Дерпа тремя ловкими ударами меча расправился с белогвардейцами…
Скоротечный бой закончился. Конармейцы хлопотали вокруг отбитых подвод. Проводили захваченных лошадей. По улице гнали большую толпу пленных.
— Федор Кузьмич! — окликнул Климов приятеля, который все еще не мог прийти в себя от пережитой опасности. — А я вас ищу. Куда это вы запропали?
— Да тут было Дерну убили, — заговорил Кузьмич, овладевая собой. — Он хотел кадетский штаб захватить. Они уже в фаэтоны грузились» Ну, значит, он въехал во двор, а они по нему — бац! Тут я, факт, на помощь бросился. Двоих зарубил, третьего насквозь шашкой проткнул. Хорошо, что вовремя успел, а то бы ему карачун!
Трубач с осуждающим видом покачал головой.
— Напрасно вы так рискуете, Федор Кузьмич, — сказал он укоризненно. — Ваше дело раненым помощь оказывать, а не в атаку кидаться.
— Никак не мог утерпеть, Василий Прокопыч. Товарищ погибает, а я что же, буду смотреть? Разве можно?.. Что это так быстро кончился бой? — Лекпом огляделся. — Мы на тылы, что ли, напали?
— Совершенно верно, тылы. Штабы и обозы, — подтвердил Климов. — Я слышал, комбриг Колпаков говорил, белые нас отсюда не ждали. У них фронт был на север. Туда пошла вторая бригада… Федор Кузьмич, давайте в хату зайдем. Совсем замерз! — предложил трубач.
Они спешились, вошли во двор и, привязав лошадей у телеги, направились в хату.
Курносый мальчишка лет трех, в белой рубашке до пяток, при виде их скрестил на груди руки и, выставив босую ногу, важно сказал:
— Даешь, бабка, сметаны!
— Ай да пацан! Умно рассуждает! — сказал, смеясь, Климов.
— А как ему не рассуждать? — охая и покачивая головой, заговорила баба в платке. — Только и слышит: «Давай». То один бежит, то другой… Спасибо вам, товарищи, хоть выбили их. У меня стояли самые окаянные люди. А хуже их нет, как с желтыми лентами на шапках. От них, бывало, только и слышишь: «Даешь! Кишки выпущу!» И господа бога, и Христа, и богородицу нехорошо поминали. Срам слушать! Вредные люди.
Из-за занавески послышался стон.
— Это что, больные у вас? — поинтересовался Кузьмич.
— Дочка моя. Умом тронулась. Эти, с желтыми лентами, прошлый месяц ее обесчестили. Так с тех пор и лежит. То смеется, то плачет… Нет ли у вас, товарищи, доктора?