Снова занимаю положение для взлета против ветра. Не соблюдая никаких правил летной службы, даю газ — сектора доходят до предела, отпускаю тормоза. Машина с ревом по той же дорожке несется к морю. Володя Соколов занял место «штурмана» в передней части кабины, Кривоногов и Кутергин — со мной рядом. Машина ведет себя так же, как и в первый раз, и я ничего не могу с ней сделать.
— Давите на руль! — призываю на помощь товарищей.
Кривоногов и Кутергин усердно нажали. Чувствую, что хвост самолета начинает отрываться от земли, фюзеляж приобретает горизонтальное положение. Скорость начала заметно возрастать, от чего земля покрылась сплошными линиями. Четыре удара колес о цементную дорожку. Наконец, более плавный, последний толчок — отрыв от земли. Самолет в воздухе! Какие радость и волнения охватили наши сердца! Я был на седьмом небе. Ведь колеса шасси уже не катились по земле, а самолет громадным размахом крыльев разрезал воздух. Земля уходила вниз. Мелькнул обрывистый берег и остался позади.
Плавно работали моторы, унося нас из ужаснейшего ада, с вражеской земли, пропитанной кровью и слезами миллионов людей. Я вспомнил, что на полной мощности моторы долго работать не могут, убавил обороты, установил одинаковое их число и переключил внимание на приборы.
— Ура! Летим! — ликовали мои товарищи и от радости, переполнявшей их сердца, запели «Интернационал».
И уже ни преследование вражеских истребителей, поднявшихся в воздух, ни зенитки, открывшие по нас огонь, ни ошибки моего «экипажа» не могли помешать нам добраться до родной земли.
Здравствуй, родная Отчизна!
Полет продолжался в самых неблагоприятных условиях. Еще больше усложняло его мое незнание чужой машины. Ведь мне нужно было не только вести самолет, не сбиваясь с курса, но и изучать машину в полете, выяснять, какая кнопка на приборном щитке для чего предназначена. Всё это каждую секунду грозило непоправимой катастрофой. Всё зависело от моей выдержки, собранности, сметки и догадливости.
В то время как «экипаж», которому дела нет до того, какие неимоверные трудности стоят передо мной, пел «Интернационал», а Соколов и Кривоногов вдохновенно дирижировали, штурвал еще быстрее, чем при взлете, начал переходить в положение резкого набора высоты, огромная тяжесть навалилась мне на грудь. Создалась серьезная опасность свалиться в штопор.
— Давите на ручку!.. Зачем отпустили?! — закричал я так, что песня тут же оборвалась. Друзья поняли, что с самолетом происходит что-то неладное. Кривоногов и Кутергин бросились ко мне и стали давить на ручку управления с таким усердием, что самолет описал дугу сверху вниз и перешел в отвесное пикирование. Мы обезумели, когда увидели, как быстро приближается вода к нашему самолету… Вот-вот нырнем в свинцовую пучину Балтийского моря.