, ведь он усвоил произношение не от меня и не от матери, а от гувернантки из Дьеппа. Разве это не стыд, Кейн? Конечно, я мог бы заявить в свое оправдание, что невиновен, и сослаться на ночные бдения, которые вынужден терпеть по воле Ирвинга. Однако моя ли в том вина или вина матери, но в подобном небрежении, проявляемом по отношению к сыну, есть нечто постыдное.
А как дела у Флоренс Балком Стокер? (Я слышу твой полный участия вопрос, Кейн.) Ну что ж, она по-прежнему прекрасна, и портретисты наперебой рвутся изобразить ее на холсте. Она пишет, что недавно позировала Уистлеру. Но наш брак уже давно представляет собой то, что гувернантка Ноэля мадемуазель Дюпон назвала бы un mariage blanc.[12] Пребывая в разлуке, мы поддерживаем пресловутые брачные отношения с помощью телеграфа без особой потери теплоты и с гораздо меньшими перерывами. (Кстати, хорошая мысль. Нужно постараться не высказать ее в присутствии вороватого Уайльда при нашей следующей встрече. Наверняка присвоит.)
Но, увы, увы, я все еще заставляю себя взяться за ночную работу. «Стокер этим займется безотлагательно», — как обычно говорит Генри.
Письма валяются в беспорядке. Даже не знаю, с чего начать: то ли рассортировать их по дате получения, как я делаю обычно, или отобрать из этой кучи письма от персон наиболее значительных. А может быть, стоит сначала прощупать конверты: на плотной бумаге обычно пишутся приглашения. Чтобы не оставить без внимания послания, требующие немедленного ответа, я остановился на последнем решении. Первым отобранным по этому принципу оказалось письмо американского министра обороны, имеющее, как оказалось, прямое отношение к нашим нынешним гастролям.
«…удовольствие принять ваше предложение, мистер Ирвинг, сыграть для наших курсантов… исключение из железных правил дисциплины, действующих в Военной и Военно-Морской академиях Соединенных Штатов». Ну и все в том же духе. Ничего срочного, никакой нужды отвечать. Вздохнув с облегчением, я отложил письмо министра в сторону. И представь себе, это первое письмо оказалось и последним, которое я прочел и запомнил, потому что…
Впрочем, по порядку. Следующим я взял конверт с большой, кажется посольской, печатью и собрался вскрыть его ножом. Да, тем самым кукри. Тут-то все и произошло.
Со скоростью и силой, которую мне решительно нечем объяснить, я вдруг полоснул себя по ладони под левым большим пальцем. То, какую глубокую рану нанес этот чертовски острый нож, поразило меня раньше, чем я успел ощутить причиненную им боль и увидеть хлынувшую кровь. Впечатление было такое, будто кукри находился вовсе не в моей собственной руке: с одной стороны, я видел, как все это произошло, а с другой — не понимал, что порезался, пока не ощутил боль, пока кожа на моих глазах не разошлась и из открывшегося пореза не потекла кровь.