Последним, что мне запомнилось, был голос Кейна, прокричавшего кучеру мой адрес в Уэст-Энде, и слова его были солеными, пахнувшими морем. Затем я во второй раз лишился чувств, но на полпути к дому пришел в себя и услышал от Кейна, что случилось. Чувства мои пришли в норму, в чем меня убедил щипок за руку и запахи лондонской ночи.
По возвращении сюда, в дом № 17, Кейн, бедный, несчастный Кейн, как сумел, помог мне выбраться из кеба, привел в дом и уложил в постель. В ту ночь я спал так, как не спал со времен Тринити, когда после интенсивных занятий спортом валился чуть ли не замертво и, даже проснувшись, все еще чувствовал усталость. Вот и на сей раз я обнаружил, что мои чувства притупились после вчерашнего перенапряжения. Какое-то время я сидел, спустив ноги на краешке кровати, собираясь с силами, чтобы встать. Было еще темно. Как часто бывало в последнее время, я подумал о мистере Пенфолде: это казалось чем-то вроде молитвы. А когда я зажег лампу, меня воодушевил вид пляшущих язычков пламени — возможность не ощущать их на вкус, не слышать, а именно видеть, как и положено нормальному человеку. Затем я прислушался и уловил пение ранних птичек Челси. И, спускаясь вниз в ночной рубашке, я слышал лишь эхо давешнего зова: «Стокер, Сто-кер».
Кейн еще спал своим опиумным сном, видел навеянные им грезы. Его привычки последнего времени позволяли предположить, что встанет он не скоро, и я надеялся, что смогу занести в дневник вчерашние события, прежде чем мне придется успокаивать проснувшегося друга. Но, отдернув шторы, чтобы впустить утренний свет, и повернувшись к столу, я обнаружил на нем, рядом с тем местом, куда поставил свой чай, ту самую белую крысу в белом саване. Только теперь она не изображала труп, а была им.
Точнее, была превращена в него. Когда я приподнял тонкий покров и увидел, что крыса не повреждена — то есть сердце не тронуто, — сзади повеяло ветерком, и я ощутил тот самый запах фиалок, который вызывал у меня отвращение. Может быть, Кейн оставил окно открытым? Нет, он-то как раз привык держать свой замок на холме на всех запорах, как шкатулку с драгоценностями. Стало быть, сюда ночью наведался Тамблти. Наведался, чтобы оставить послание: я тоже наблюдаю, я тоже могу нанести удар, если сочту нужным. Теперь я знал и как он пришел, и почему — от этого знания стыла кровь.
Я сидел за столом, все еще пытаясь унять дрожь в руках, чтобы взяться за чашку с чаем, когда по лестнице, раньше, чем можно было ожидать, озабоченно выкликая мое имя, спустился Кейн. Увидев меня в полном душевном здравии, он обрадовался, но его ликование длилось недолго, лишь пока я не рассказал ему про крысу, которую к этому времени уже выбросил в мусорный ящик за кухонной дверью.