. Трудно сказать, действительно ли исихасты вели себя на публике вызывающим образом, или это их противники «подгоняли» их под стереотип мессалианства, но в любом случае коллективное юродствование — уже не юродство.
Самым последним византийским юродивым надо признать Максима Кавсокаливита (ум. в 1365 г.). Это был знаменитый афонский отшельник, встречи с которым искали величайшие люди его эпохи. Сохранились четыре жития святого, написанные в конце XIV — начале XV в.[471] Сравнение двух главных (BHG, 1236ζ—1237) показывает, что отношение агиографов к эксцентричным выходкам святого сильно разнилось[472]. Если один из них, иеромонах Нифонт, рисует Максима как строгого отшельника и умалчивает о доафонском периоде его жизни, как и о юродстве вообще, то второй, проигумен Феофан, прямо пишет, что «он всем казался сумасшедшим (ώ? βξηχο?), вроде того великого Андрея Христа ради, поэтому все подозревали, что и Максим разыгрывает глупость ради Господа. Все очень дивились на него и рассматривали как юродивого (σαλόν) и дурака»[473].
Согласно тому же агиографу, патриарх Афанасий I безуспешно пытался побудить Максима уйти в один из столичных монастырей[474], а позже, уже на Афоне, монахи с подозрением отнеслись к его дару общаться с Богородицей и изгонять бесов.
Из‑за этого к нему пристала кличка «тронутый» (της· πλάνη? то όνομα)… Все его гнали и ненавидели, словно тронутого (πλανημένον). А он, сей неколебимый светоч, и это принимал, радуясь тому, что его называют тронутым… и даже постоянно прикидывался тронутым (ште- KpivcTo ουτος· ώς· πλανημένο?), когда с кем‑нибудь разговаривал, и придуривался (έμώραινβν), дабы изничтожить в себе кичливое желание нравиться людям… По этой же причине он часто ставил хижину — и тут же ее сжигал огнем, что странно для монахов… Поэтому неколебимого праведника называли тронутым. Те, чьи помыслы коснеют в земных делах, дали ему кличку «Кавсокали- вит» [сжигающий хижину], не видя сиявшей в нем божественной благодати Духа[475].
Это поведение Максима два его агиографа обосновывают по–разному: Нифонт — необходимостью скрыть свои подвиги[476], то есть в духе раннего юродства, а Феофан — как продолжение предыдущей провокации. Уже из данного разнобоя с несомненностью явствует: отношение общества к юродству было весьма неоднозначным. Когда на Афон прибыл знаменитый исихаст Григорий Синаит, то старцы рассказали ему о Максиме, «его божественном житии, притворной глупости и неблудных заблуждениях (ΰποκρινομβνην μωρίαν καί πλάνην την απλανή)»[477]. Григорий велел его отыскать и привести. «Спрошенный [о своем житии], Максим непритворно (άνυποκρίτω?) отвечал так: «Прости, отче, я — тронутый». А старец: «Оставь это наконец! Ради Господа, расскажи о своей добродетели»