Гуменный поднялся им навстречу, нетерпеливо выслушивая рапорт повара. Потом, обращаясь к крестьянам, спросил, кто из них понимает по-русски. Из толпы вышел бойкий, обожженный солнцем дедок.
— Я был русский плен, — весело заговорил он. — Тамбовская губерния, Екатеринославская губерния…
При этом старичок не без превосходства оглядел своих односельчан: он явно гордился тем, что был в русском плену.
— Земляк, — заметил старшина.
— Земляк, пан офицер!..
Мадьяр называл старшину офицером, очевидно, на том основании, что у Яши из-под фуражки выбивался пышный, волнистый чуб, а рядовые, как известно, должны быть острижены.
За рекой, в районе дамбы, ударила батарея, как-то по-весеннему звонко и совсем нестрашно. Однако этот звук заставил старшину вздрогнуть. За первым залпом докатился другой, и батарея смолкла. Гуменный знал, что теперь там осталось тридцать восемь снарядов. Мало!
Через старичка старшина коротко объяснил мадьярам, чего он хочет: он просит, чтобы они помогли поднести снаряды его канонирам на передовую.
Мадьяры некоторое время стояли молча. В своих блестящих сапогах и узких, круглых, как трубы, штанах, они напоминали стайку тонконогих журавлей. Покашливали, переминались с ноги на ногу и молчали. Старшина смотрел на них с превосходством военного человека, который облечен чрезвычайными государственными полномочиями.
Снова ударила далекая батарея. Гуменный секунду стоял неподвижно, приложив к уху ладонь трубочкой. Мадьяры тоже прислушивались. — Швабы, — сказал наконец дедок-«екатеринославец» и погрозил кулаком за реку. — Герман стерва, вшистко забрал!
Мадьяры дружно загудели, подтверждая, что это действительно так. Однако на предложение старшины никто из них не ответил ни согласием, ни отказом. Колеблясь, они переглядывались между собой, а Гуменный, видя их нерешительность, едва сдерживал закипавшее в нем раздражение:
— Так вы не согласны помочь моим канонирам?
Тогда вперед выступил представительный мадьяр лет под тридцать, с белой шеей и красивой черной бородой. Кацо шепнул старшине, что это местный учитель, «господин профессор», потому что в его квартире все стены заставлены книгами. Мадьяры смотрели на учителя с нескрываемым уважением и, видимо, ждали, что он скажет. А учитель мрачно взглянул за реку, потом обратился к своим односельчанам с короткой и торжественной, как тост, речью, из которой Гуменный понял только два слова: демократия и цивилизация.
«Только и слышишь от них про это, — сердито подумал старшина об учителе. — Меньше бы слов, да больше дела…»
Но тут учитель повернулся к нему и величественным жестом протянул раскрытый мешок: