– Нормально встретила. Рассказала, показала все.
– Не пугала?
– Да нет, не пугала… Мам, правда, нормально все…
– А я тебе что говорила! Работа как работа, не хуже и не лучше, чем у других. Для молодого специалиста вполне нормальная. Ничего, случай будет, я тебя получше пристрою. А с зарплатой как? Она тебя на полную ставку взяла?
– Не знаю…
– То есть как это – не знаешь?
– Да мы как-то не успели это обсудить, мам. Наверное, на полную.
– Что значит – наверное? Или она… Ах, зараза! Ну, это я завтра выясню… Я сама ей завтра позвоню, со мной этот номер не пройдет, если на полставки! Ишь ты, лиса вежливая, не успела она обсудить…
– Не надо, мам.
– Я сама знаю, чего надо, а чего не надо! Ешь давай! Не надо, главное… И в кого вы у меня такие перепелки безответные? Вот помру, не дай бог, как без меня жить-то будете? Эх…
Махнув рукой, она тяжело вздохнула и, возложив сильно припудренную щеку на ладонь, поникла в горестной сладкой паузе. Милка тут же сориентировалась на местности, то есть быстренько приняла позу «перепелки безответной». Сидела опустив голову и просунув ладони меж сжатых коленок.
– Так и будете, наверное, перед каждой начальственной дверью дрожать, сроду своего законного не потребуете… – продолжила горестные предсказания мама. – Да и то – кому вы, кроме матери, на этом свете нужны…
Катя почувствовала, как Милка слегка наступила ей на ногу под столом, комментируя таким образом сложившуюся ситуацию. Вроде того – мы-то с тобой знаем, что к чему…. А если знаем, то и не будем в голову брать. Перетерпим, само пройдет.
Оно и впрямь скоро само прошло. Вздохнув еще раз, мама убрала щеку с ладони, произнесла озадаченно:
– А ты чего борщ не ешь? Остынет же.
– Я не хочу, мам. Голова болит.
– Ты не простыла, часом? – озабоченно потянулась она ладонью к ее лбу.
– Нет. Не простыла. Просто очень устала. Можно я пойду лягу?
– Что ж, иди… Мила потом тебе горячего молока принесет. Или лучше чаю?
– Ничего не надо. Я пойду, спасибо…
Задернув в своей комнате шторы и не включив света, она тут же бухнулась на кровать, вытащила из-под себя одеяло, натянула его на голову. Все. Тишина. Никого больше нет. Ни Милки, ни мамы, ни кухни с борщом. Теперь надо уговорить себя сосредоточиться. Надо же, какое хорошее слово – сосредоточиться. То есть средоточие внутри себя найти. Средоточие чего? Собственного ощущения полной беспомощности? А зачем ему вообще средоточие? Действительно, смешно звучит – она сосредоточилась на беспомощности…
Скрипнула открываемая дверь, и Милкин тихий голос прошелестел над ухом: