Он тоже полгода не видел женщины, если верить его словам, но все же он удерживал под контролем свою похоть, о чем свидетельствовал каждый напрягшийся мускул. А его язык, жаркий, желанный, ласкающий ее собственный, до тех пор покуда у нее во второй раз за день не подкосились ноги от прикосновения к ней мужчины.
Боже, как все иначе, все не так.
— Почему? — шептала она, когда он еще крепче прижал ее к себе, не позволяя опуститься на пол. — Почему я так все чувствую? Почему этого никогда прежде не было?
— Ах, Мария. — Он зарылся лицом в ее волосы. — Ты даже не представляешь, как ты красива, одного брошенного на тебя взгляда достаточно, чтобы воспламенить королей, не говоря уже о безземельных деревенщинах вроде меня. Но я ведь тоже не каменный, — сказал он, направляя ее руку к себе между ног, к той части тела, которая, несомненно, опровергла его высказывание. — Сегодня ты будешь принадлежать мне.
— Да, ты со мной. Когда в твоих глазах появляется одинокая слезинка, я мгновенно забываю о всех своих бедах. Одного намека на грозящие тебе невзгоды достаточно, чтобы я ринулся на твою защиту. Забирай мои земли, топчи мою гордыню, преврати меня в тряпку перед моим народом, — нет, только одна ведьма может сделать все это таким несущественным, а важным только одно, — вот это. Он раскачивался, прижимаясь всем телом к ней, сжимая свободной рукой ее грудь, раздражая сосок.
Она хотела чувствовать его руки, губы, язык, всего его над собой, хотела, чтобы его раскаленный, дрожащий мужской ствол проник в нее, зарылся в ее глубинах. И все же она не хотела в этом признаваться, если он соблазнял ее, не испытывая такой же, как она, страсти, в своем сердце.
— Ротгар, — сказала она, тяжело дыша, пытаясь объяснить ему свою непристойную возбужденность, — мы должны подождать… не то погаснет костер… погаснет вот сейчас.
Он только застонал в ответ.
— Да, я пытаюсь отпустить тебя, но у меня ничего не выходит.
По ней пробежала волна ликования. Он не хотел ее выпускать из объятий! Он хотел ее, этот красивый, дразнящий воображение, смеющийся, терзающийся человек, — он хотел ее.
— Ротгар… — прошептала она, так как ей хотелось так много рассказать ему, но она не могла этого сделать.
При упоминании его имени он издал какой-то первобытный вопль, который, кажется, застрял у него в горле. Своими пальцами, которые обладали такой невероятной мягкостью и одновременно пылали жаром, — она это чувствовала при их прикосновении, — он задрал ей платье, оголив ноги, оголив самые интимные ее места, впился в них взглядом. И снова мучительно застонал, когда Мария сделала то же самое, — когда она проникла рукой в его плотные трусы и проворными пальцами извлекла из-под грубой материи его набухший ствол наружу.