— Вы б в будку зашли, чего снаружи стоите? Комары загрызут ведь, — сказал старик сторож.
— Спасибо, отец, — поблагодарил Яровой и вошел в будку.
— Молочка попей, сынок.
— Нет. Не хочется.
— А чего? Оно пользительное всем.
— По делу к нам, с лекцией?
— Нет, отец. К Емельянычу.
— А он что?
— Скажи, отец, а ты не помнишь поселенца? Работал тут у вас несколько лет назад.
— Володька что ль?
— Да, он
— Как же не помнить? А вы что? Родственник его.
— Нет отец, — и Яровой представился.
— Знт беда с ним стряслась опять какая? Вот уж не везет мужику. Как проклятье над ним какое висит. Нигде не может найти себе места под солнцем. А ведь и неплохой человек, скажу я вам. И трудяга редкий.
— А что произошло с ним? Отчего у него произошло это помешательство? Как вы думаете?
— Я не знаю точно. Слыхал, что наша Торшиха телогрейку его спалила. Он после этого… Рехнулся. Вообще-то он ее никогда не снимал. Даже спал в ней. Верно, подарок. А может еще что, хотя мне кажется, что не в ней дело. Устал он. Оттого и спятил.
— А что за случай с быком произошел.
— Опять же эта Торшиха. Она выпустила. Бык и поддел Вовку.
— Он не жаловался ни на какие боли.
— Как же, мил-человек! Все кишки ему Буян чуть не выпустил. Убил я его. Сам. С ружья.
— Значит, доярка виновата?!
— Она. Лярва! Нетель проклятый! Она не только с ним, ни с кем не ладила. С бабьем перегрызлась. Сколько раз просили Емельяныча убрать ее отсюда, все жалеет.
— Скажи, отец, а вот тебе поселенец досаждал.
— Мне? Упаси Бог! Подмотал. И бабке моей. И этим… Ну, бывало, какую и матюгнет для острастки, так у нас без этого никак нельзя. По-доброму не понимают. А Володьку тут уважали? Да, оно, что ни говори, он холостяк, а и у нас тут одиночек пруд запруживать можно. Со всех сторон его обхаживали. Друг перед дружкой старались. Наперебой. Все хотели не портить с ним отношений. Оно и для работы так было лучше, да и в жизни веселей. Только одна стерва — Торшиха! С ней у него в первый же день все наперекосяк пошло. Сразу поцапались. А почему — кто их знает?
— Он с вами общался?
— Говорили.
— О чем?
— О всяком.
— А точнее?
— О жизни.
— А о лагере он говорил вам, где срок отбывал?
— Говорил. А то как же? Много чего рассказывал.
— А что именно?
— Страсти всякие. Особо про одного. Он навроде Торшихи для него был. Тоже змей! Убивец — не человек! Ох и люто не любил его Вовка!
— После поселения не собирался он остаться в Соболеве?
— Что ты! Он же городской. Каждый день свой здесь считал. Все ждал, когда поселение закончится. Да и что ему у нас делать? Кому понравится всю жизнь в навозе ковыряться? Он ведь свое как только отбыл бы, враз помчался б в город. К себе. На родину.