Да, их председатель, даже не имея одной руки, многое умеет делать: с конем управиться, пахать, боронить, плотничать и даже сапожничать. И на все у него одна поговорка: «Была бы голова». Голова у него, конечно, есть, вот только груб он с людьми. Отчего такой? От характера? А может, от того, что обоих сыновей на войне потерял? Кто знает…
Прасковья сказала:
— Теперь вот пришла.
— Что выходила?
— Пустое. Не видел он его.
Серко потянулся губами к былинке на земле и, дернув, сронил соху на пахоту.
— Тр-р, утроба ненасытная! — прикрикнул на коня Шоттуев. Обернулся к Прасковье и раздумчиво сказал: — Эх, бабы вы, бабы… Что сердце порешит, то и кидаетесь делать… Ну ладно, чего уж теперь толковать. Иди-ка домой, а с обеда чтоб на работу!
— Я и теперь могу, чего уж.
— Сейчас с тебя работник, как бы не так!.. Делай, как велено. Да зайди к кладовщику — аванс там зерном выписан ради праздника. Я тут до обеда попашу, а больше не могу — в сельсовет вызывают.
— Иван Григорьевич!..
— Ну, хватит, ступай домой. Да чтоб к обеду была тут! — Шотгуев взялся за соху, звучно чмокнул губами. Серко натянул постромки, и новая борозда потянулась в ряд с другими.
Прасковья вышла на тропу, петляющую среди зарослей ольшаника и малины, и направилась к деревне.
А день все шире и шире распахивался яркими красками, лучи солнца, казалось, охватывали каждую веточку на кустах, всякую былинку на земле, и они все виделись, что золотом окрашенные.
Прасковья подняла лицо к небу. Оттуда, с родниковой голубизны неслась жаркая трельчатая песня жаворонка. Ух, как красиво-то! Она сняла с головы платок, расстегнула пальто и глубоко-глубоко вздохнула.
И ей сейчас поверилось, что все будет хорошо, все-все. И что Андрей вернется. Даже это…
1970 г.