— Тебя и полюбить нельзя горячо, и приласкать нельзя настоящей, страстною лаской, — продолжал он. — Ты свернешься и замрешь, как маленький цветок «не тронь меня».
Молодая артистка как будто испугалась.
— Нет, ваше величество! Любви я не испугаюсь! — сказала она порывистым, почти несвойственным ей тоном. — Я счастья не боюсь. А любовь ведь это счастье? — И она подняла на императора взгляд, полный безотчетного обожания.
Вместо ответа государь схватил ее в свои страстные объятия…
Прошло около часа. Николай Павлович сидел у ног Вари Асенковой в маленькой гостиной и нежно целовал ее руки, страстно обвивавшиеся вокруг его шеи.
— Ты любишь меня по-прежнему и никогда не будешь упрекать меня за то, что совершилось? — спросил он, никогда до тех пор так покорно не предлагавший никому подобного вопроса.
— Я? Упрекать вас? — начала Асенкова, но император не дал ей кончить.
— Не «вас», а «тебя»! — поправил он ее. — Теперь между нами, когда мы с тобою наедине, уже не может и не должно быть тяжелого церемонного «вы». Ты моя собственность, моя дорогая куколка, и, пока я жив, никто не вырвет тебя из моих рук.
Асенкова нежно улыбнулась и еще крепче прижалась к государю своей хорошенькой головкой.
— Ты сказал сейчас такое странное, такое недопустимое слово. Ты спросил меня, не стану ли я упрекать тебя? Да разве это возможно? Разве за счастье упрекают людей? А ты дал мне полное, безумное счастье, за которое я жизнью заплатить готова!
Государь сжал ее в своих могучих объятьях и воскликнул:
— Спасибо тебе за эти слова, и если ты навсегда сохранишь отрадное воспоминание о пережитых минутах, то знай, что я никогда не забуду их, и, что бы ни случилось с тобою, куда бы тебя ни забросила судьба, даже если бы ты, полюбив другого, добровольно пожелала порвать всякую связь со мною, ты будешь всегда иметь во мне надежного и верного друга.
Асенкова поднесла к губам его руку и умоляющим голосом произнесла:
— Теперь я могу обратиться к тебе с просьбой?
Государь поднес ее руку к губам.
— Конечно можешь, моя крошка, моя золотая куколка, — ласково сказал он. — Я все сделаю, о чем бы ты меня ни попросила.
— Спасибо тебе! Видишь ли, в театральном училище в одно время со мною воспитывался ученик; он одновременно со мною выпущен тоже в драматическую труппу, но на выходные роли.
— Ну и что же?
— Я хотела бы, чтобы ты… немножко помог ему. Не деньгами, нет! Он горд и денег не примет ни от кого, даже от тебя! Но я попросила бы тебя, чтобы ты позаботился о его дальнейшей служебной карьере, чтобы ему жалованье дали такое, на которое можно было бы существовать, и чтобы ему роли давались такие, которые оправдывали бы это жалованье.