— Она! Здесь! — вскрикивал во сне Репнин, видя себя тем юным и восторженным существом, который, не веря своему счастью, провожал взглядом из-за колонны только что прошедшую в благоухании духов Анну и возносил хвалу Небесам за это проведение, божественное и прекрасное…
В его снах они были вместе и счастливы — он снова вел Анну в центр бальной залы, боясь прикоснуться к ее руке, к ее талии, но принужденный следовать па, сокращал расстояние между ними, теряя робость с каждым следующим туром, но обретая крылья и чувствуя восхищение: Анна танцевала прекрасно — она была легкая, нежная, отзывалась на каждое его движение, не теряя при этом очарования тайны. И оттого у князя туманилось в глазах — ему казалось, что он вальсирует с ангелом.
— Вы были великолепны, — шептал ей на ухо Репнин. — Мой кучер едва не сбил обладательницу самого восхитительного голоса на земле… Вы — само совершенство!
А она улыбалась — недоверчиво, но с таким трогательным желанием нравиться, что Репнин бледнел, смущался и никак не желал расставаться со своей незнакомкой. И слова, которые он собирался сказать ей, тонули в неведомой Михаилу прежде буре чувств и желаний, но, укрощенные ее наивным и доверчивым взором, превращались в стихи, спешно сложенные им в ту же ночь по возвращении с бала. Стихи, которые он так никогда и не прочитал ей.
«Любви волшебный талисман —
Одна случайная улыбка.
Возможно, в будущем — ошибка.
Но ныне — золотая нитка,
Какой Амурчик-эскулап
Спрягает гордый аксельбант
С прелестной белой маргариткой.
То лучшее из данных нам
Лекарство для сердечных ран!»
Это был удивительный период в его жизни, когда слова возникали, казалось, ниоткуда и сами, заполняя пробелы в мире его грез и страницы в его поэтическом дневнике. Никогда прежде Репнин не был столь вдохновенным.
Не проходило и дня, чтобы князь не записал хотя бы восьмистишия, и друзья, которых он обычно радовал легкими и ироничными виршами по случаю, не могли добиться от Михаила ни эпиграммы, ни посвящения в альбом ко дню рождения для своих подруг, чему он был мастер и щедро дарил сослуживцам стихи, обращенные к неизвестным ему особам, подразумевая в образе очаровавшей приятеля-поручика дебютантке некую воображаемую даму собственного сердца. Но, едва его сердце действительно увидело, почувствовало, узнало ее — ту, единственную, Репнин сделался скуп и перестал бесцельно раздаривать свои стихи, ибо отныне не было смысла тратить время на пустые и никчемные записочки, адресованные посторонним ему девицам, князь и сам был влюблен и желал сохранить весь пыл своего чувства для нее — удивительной и реальной.