Мучительным было также ощущение собственного невежества. И ведь подумать только: когда в беспечные детские годы читали учебник по истории кое-как, а экзамен сдавали по шпаргалке, думать не думали, что знания эти окажутся жизненно необходимыми! И вот теперь страдай, вспоминай: когда в Новгороде была эпидемия (и, кстати, эпидемия чего — чумы или оспы)? Когда Иван Грозный, за свою жестокость прозванный Васильевичем, утратил рассудок и начал казнить своих верноподданных налево и направо, точно собак? Митрополита, кажется, какого-то придушил… Какого митрополита? Может, патриарха? Боже, помоги моему невежеству! Не пора ли эмигрировать из Новгорода в Англию? Не напрячь ли на эту тему Кроуфилда?
«И, кстати, господин Вершков, — издевался над собой Вадим, — как там, в Англии? Генрих Восьмой, Синяя Борода? Мария Кровавая? Или умница Елизавета? Кстати, насчет Елизаветы, она ведь тоже головы рубить была горазда… Уолтера Рэли, кажется, казнила. И еще кого-то… Вспомнить бы, кого и когда. И за что».
В общем, везде страшновато. Хоть и считается, что эпоха Возрождения в самом разгаре, а жить в шестнадцатом веке опасно. Лучше пока сидеть на месте и внимательно смотреть по сторонам. Ждать признаков надвигающейся грозы и при первых же приметах глобального неблагополучия действовать по обстоятельствам.
Однако обстоятельства вновь принялись выкидывать коленца, так что стало умному и предусмотрительному Вадику Вершкову не до глобальных исторических прогнозов.
* * *
Июньские вечера — синее и тихое время. Хоть и шумит гавань, кричат люди, стучат доски, и визжат пилы, падают с грохотом на настил мешки, — а все равно тишина «громче». Скоро «Святая Анна» выйдет в море, сменит одну стихию на другую. Может, и Вершков с кораблем уйдет. Надоело на берегу топтаться. Море — мудрый советчик, говорят здешние мореходы, оно подскажет, как быть и что делать. Если, конечно, решение вообще существует.
— Эй, Олсуфьич, — обратился к Флору один немолодой человек в мятой рубахе навыпуск, без пояса. Выглядел он так, словно пил не просыхая уже много недель, хотя держался прямо и разговаривал твердо. — Не ты ли у себя в доме скомороха кормишь?
— Я, — сказал Флор. — Тебе что за печаль?
Человек задумался, поскреб неопрятную, скомканную бороду. Несколько раз переступил босыми ногами.
— Мне-то печали нет, — сказал он после долгой паузы, — да и скомороху твоему теперь тоже. А тебе, возможно, и есть.
Флор поднялся, перешагнул через доски и приблизился к человеку. Тот чуть отступил назад, словно испуганный грозным видом Флора, но затем вскинул голову и ответил «медвежонку» прямым взглядом.