Жизнь удалась

– …Все запомнила? – спросил Матвей.

– Да.

– Тогда повтори. В последний раз.

– Хорошо, – сказала Марина и вздохнула. – У меня есть два телефона. Оба постоянно при мне. Первый телефон не звонит никогда, но если вдруг – такое бывает редко – он зазвонит, я говорю, что ты отошел на пару минут, интересуюсь, кто спрашивает, записываю всю конкретику и отключаюсь. Второй звонит часто, но я беру трубку, только если абонент – Разблюев. В других случаях записываю номера входящих…

– Если позвонит Знайка?

– Если позвонит Знайка, все выслушать и грамотно съехать с базара.

– Ага. А ты сможешь грамотно съехать с базара?

– Естественно.

Матвей ударил себя пальцами по ноздрям, засопел, сморгнул, как будто нюхал кокаин; на самом деле реальность заводила его сильнее любого искусственного возбудителя, а тем более кокаина, престижного стимулятора для дураков, ничего не смыслящих в подлинном престиже.

– Ничего не забыли?

– Нет. Может, все-таки скажешь, куда едешь?

– Прости. Не могу. Я сам мало что понимаю.

Он помолчал.

– Все. Я уехал.

– Подожди. Не все. Ты меня любишь?

– А у меня нет другого выхода.

Глупый, подумала Марина, до чего глупый. Куда-то собрался, на важный разговор, раздувает щеки, вспоминает молодость, девяносто какой-нибудь второй год, храбрится и хорохорится. Нервничает и накручивает себя. А по глазам видно – не очень боится. И у меня нет никакого опасного женского предчувствия. Это хорошо.

В свои тридцать пять она – уверенная в себе, вполне состоявшаяся женщина – если и верила чему-то, то только своему выстраданному, безошибочному женскому чутью.

Матвей поцеловал ее сухими губами в шею и шагнул за порог, осторожно закрыв за собой железную дверь.

Вышел из дома. Поежился. С низкого ноябрьского неба падала полузамерзшая вода.

По старой привычке огляделся, не увидел ничего угрожающего жизни и кошельку, влез в просторный седан производства Баварского моторного завода, включил музыкальную установку производства «Японской Компании Победителей» – и тронулся с места.

Что-то происходит, подумал он. Что-то меняется. Сдвигаются, смыкаются какие-то неопределяемые преграды. Живу, превозмогая все большее сопротивление окружающей действительности. Тяжелее и тяжелее делать то, что раньше так легко давалось. Все тускло, серо, ничто не возбуждает. Не радует глаз. Может, это возраст?

При чем здесь возраст, тебе всего сорок лет…

В машине ему стало легче. Отпустило. Как всегда. Едва он оказался в плену кожи, затемненных стекол и прочного пластика, где всякая кнопка шепчет: «Нажми меня», где всякая педаль и рукоять умоляют: «Надави! Включи! Активируй!», – тут же ослабли шея и колени, и опустились крылья носа.