Если бы Соловьев-Смолин сумел хотя бы на миг ощутить, что он полноценный еврей или полноценный русский, он бы получил основание быть кем угодно. И обрел абсолютное право отстаивать плотоядно-рассудительную Макарову, судить о двойственном подходе к Ткачеву и Золиной, добивать «главреда» «Кубани» Канашкина, своей опалой доказавшего несовместимость с «правильной» реальностью. Но он, испуганно навострив ушки, уходит от конкретики, не акцентирует «кто он». И понуждает со всей определенностью сказать: сегодня с расчетом на завтра прокладывает путь не «общечеловек», а индивид национально обусловленный. Тот, кто имеет этническую идентичность. Вследствие чего, говорить о «Кубани», как о «пире ужасно-убогого дизайна» и «вопиющей 160-ти страничной бессодержательности», Соловьев-еврей и Соловьев-русский имеет право. А Соловьев-Смолин, выдающий себя не за того, кто он есть, не имеет права. Потому, как вне полнокровных своих координат, он - дубликатор, копиист, конформист, пускающий пузыри. То есть профанатор и прохиндей, не русифицирующий, не идишизирующий и даже не маргинализирующий креационное жизненное поле, а шабесгоизирующий его.
8.
У Владимира Ивановича Даля есть понятие - «ублюдок». В его толковании - это православно-местечковый выкрест, прихотливый в своем преодолении канонов и мутирующий в направлении эксплуатации порока. Производное этой мутации - заклинатели либеральной энтропии, желающие себе «лучше и больше». Соловьеву-Смолину пришлась по вкусу стихотворная подборка Анастасии Жажской:
Раздевал меня взглядом, Обнажал мои кости. Целовал мои губы, Отрывая куски. Ломал тело в угаре, В крестной доли-юдоли, Раздирая от страсти, Плоть мою в лоскуты.
И он, определив вольный стеб приведенных строк как зов увядающего либидо, с радостным нажимом констатировал: «Прогресс налицо». Даже при максимальном градусе незаемной иронии, именно в свете гомосексофобии, помноженной на гомосексофилию, надо воспринимать его коллажи, фэнтези и таблоиды - натужно-самодеятельные и беспомощные. В миниобзоре «Литература «по мотивам секса», например, он без разбору свалив в «кучу малу» Ю. Мамлеева, Ф. Горенштейна, Е. Попова, Ю. Полякова, В. Ерофеева, И. Бродского, Ю. Алешковского, Э. Лимонова, обосновывает свою локализацию буквально так: «При относительно разной стилистике любовно-сексуальной темы их роднит гипероткровенность называния, эпатажная вычурность.» И далее, с пафосом, отдающим стенаниями атрофированной плоти, изобличает Ю. Мамлеева, у которого в рассказе «Последний знак Спинозы» лучшим «сексапильным партнером является идиот», И. Бродского, у которого «граф до клубнички лаком, ставил Микилину раком», Ф. Горенштейна, у которого «женский половой орган. чавкает, как кусок сырого мяса».