Раболепие это неизбежно. Реальная русская литература всегда являла в своей духовной сущности не что иное, как чаяния русских людей, закрепленные в характерах и обстоятельствах, или народно-историческое самосознание, сложившееся на почве здорового самопобуждающегося единения. Русский художественный мир никогда не был системой идей или образов. И не сводится ни к андерграунду, ни к дерзновенному романтизму, ни к эмансипированному постмодернизму. А опираясь на живые отношения живых людей, сотворялся внутренне: прикровенно и праведно.
«Талантливым моментом наград нас Бог. Сумеем ли мы около него сами быть талантливы?» Этот насущный вопрос, поставленный В. Розановым на смертном одре, для наших дней стал еще более кардинальным. Современный литературный процесс исполнен самых кричащих и непредсказуемых противоречий. Они вызваны разными причинами, в том числе и чрезвычайной небывалостью того «материала», который подлежит художественному освоению – народностью… «Горнилом времени», если вспомнить Белинского.
Открытая всему живому, идея народной жизни, как показывает практика, в то же время предельно избирательна. На новые «веяния», «задумки», «начинания» она реагирует чутко и остро, а воспринимает лишь небольшую часть их, да и то неожиданную, как правило, малопредсказуемую. Правда, всегда такую, которая соответствует живым потребностям общества и обладает исторической перспективой или зерном самобытия. Не с ними плачешь, а о них...» – этот упрек, брошенный К. Аксаковым Некрасову (не кому-нибудь – Некрасову!), в наши дни, очевидно, вполне можно рассматривать не только в качестве условия приобщения литератора к «целому», но и обретения им творческой самодостаточности, того нравственного стержня, от которого зависят буквально все сферы нашего общежития.
Народность и народный характер, о которых пойдет речь, необычайно подвижны, неуловимо многозначны, напоминают, по стародавнему слову П.Вяземского, домового, о котором все знают, что он есть, но никто его не видел, и в то же время эстетически определенны, поэтически нормативны, так как прочно взаимосвязаны со спецификой народного мировосприятия, с народным миросозерцанием.
Живое движение литературы подтверждает глубокую правоту этих слов. Народное - это «родниковое», «природное», «родное», как бы само собой, по наблюдению академика Д.С.Лихачева, слагающееся вместе: «...прирожденное родникам родной природы»5. В России оно никогда не было отсталым, серым, невежественным, наоборот - всегда интеллектуальным, высоконравственным, целесообразным, уводящим от духовной узости и мещанской компромиссности, от скупости душевной и жадности материальной. И, конечно же, было оно, народное, испокон веку поразительно емким и разнообразным, не замыкающимся в ограниченном образе, в одной ипостаси. Типичный образец народного, в восприятии нашей классики, не только Илья Муромец или Дмитрий Донской, но и Микула Селянинович, Сергей Радонежский, гневный и страстный Аввакум, крестьяне Венецианова, мужики Лескова, добродушный и удачливый Иванушка-дурачок, мерцающие на полотнах Нестерова белоствольные березы, исполненные глубокой внутренней содержательности русские обряды и обычаи, самоотреченная доброта и открытость, проникновенный человеческий такт, предписывающий и «молодцам», и «горюнам» безошибочную «линию поведения»... То есть то, что глубинно, соединено с сущностью явления, что, по выражению Л.Толстого, чем «жизненнее и правдивее, тем дороже...»