— Горком комсомола принял решение активизировать диверсии на железной дороге. Начнем, так сказать, «рельсовую войну». Оборудовали мастерскую по изготовлению мин. Теперь Костя — отличный минный мастер, целиком поглощен этим делом.
— А где живет Трубников?
— У одной старушки, там же у него и мастерская. Был у нее единственный сын, да погиб на границе в первые дни войны. Костю она сынком называет.
— С арестованными удалось установить связь?
— Еще нет…
Они долго молчали. За стеной шумел ветер, в окно монотонно стучал дождь.
— Семьей Трубниковых, их судьбой, — проговорил Сидоров, — обеспокоены штаб отряда и обком партии… Большое горе постигло лично тебя, Семен Степанович. Мы теряем друзей, ты — любимого человека…
Семен опустил голову: «А что сейчас с Ириной? Каково-то ей?»
Желая отвлечь Метелина, Владимир Владимирович заговорил о другом:
— С «гостинцем» у нас осечка вышла.
— Что вы сказали? — Семен поднял голову. — Какая такая осечка? Мне сказали: сигара фирменная. Немцы народ точный…
— Мы сразу не разобрались. Наши ребята подорвали очередной фашистский эшелон. В сохранившемся вагоне обнаружили мину. Трофей задумали приспособить для твоей экскурсии. Не получается: мина не держится на плаву — тонет. Немцы готовили ее для диверсий на море, там вода плотнее, а речная ее не держит.
— Что же будем делать?
— Вот, — Сидоров кивнул в сторону бакенщика, — Роман Иванович подсказывает выход. Из пустых канистр порекомендовал устроить понтон. Утром хлопцы доставят канистры. А сейчас давай спать — завтра предстоит хлопотливый день.
— Охота поговорить… Давно не виделись…
Сидоров подошел к Семену, как тогда в горкоме партии, мягко опустил ладонь на плечо:
— Я прямо из обкома, полтораста километров по грязи прошлепал. Важное совещание было.
— Извините, Владимир Владимирович, вам, конечно, отдохнуть надо. Вы ложитесь, а я, скорее всего, не усну…