□
Клавдия Лунина как в воду канула. Ищейки Рейнхельта с ног сбились, разыскивая ее. Допросы велись с пристрастием, но ничего путного не дали. «На квартиру она в тот вечер не возвращалась», — твердили соседи в один голос.
Дом стариков Луниных оказался пустым. Вещи на месте, в комнатах прибрано, а хозяев след простыл. На машиниста Петра Петровича в депо дали отличную аттестацию: трудолюбив, благонадежен, ни в каких антигерманских действиях не замечен. То же самое сообщили о его сыне Николае.
Гауптштурмфюрер прикидывал и так и этак, а ответа не находил. Допустим, что Клару пленили подпольщики, чтобы наказать за службу у немцев. Тогда зачем им понадобились ее отец, мать, наконец брат, которые ничем не выделяются из тысяч других рабочих. Подпольщикам не за что им мстить!
Ружа приметила, что после исчезновения Клавдии Рейнхельт сделался сам не свой: не в меру раздражителен, груб; когда спрашиваешь, он словно не слышит.
Пил он и раньше много, но не напивался. Нынче же доходит до скотского состояния. К концу вечера становится нестерпимо грубым, входит в раж, кого-то на чем свет стоит ругает, кому-то машет кулаком, бессвязно выкрикивает угрозы. Но сегодня он был очень ласков с Ружей и откровеннее, чем всегда. Воспользовавшись этим, она издали стала подводить разговор к Трубниковым, надеясь узнать что-нибудь об их судьбе. Он только поморщился и, махнув пальцами в воздухе, как бы что-то зачеркивая, сказал:
— С этим покончено.
— Расстреляли? — сердце у Ружи упало.
— Нет еще, — ответил Рейнхельт, — но расстреляют… сегодня. Я к тебе поздно вернусь.
Он нехотя поднялся, стал одеваться.
— Спи спокойно, — сказал Рейнхельт на прощание, — русские солдаты еще не скоро придут сюда.
Признание гауптштурмфюрера потрясло Ружу: Трубниковых расстреляют! Что делать, где можно найти Максима Максимовича или Метелина — она не знала.
Как только Рейнхельт сел в машину, Ружа, не помня себя, набросила на плечи шаль и выбежала на улицу. Она заметила, что машина гауптштурмфюрера повернула не в центр города, а к окраине. Значит, к Петрушиной балке — там расстреливают, это она знала хорошо. «Сам решил при расстреле присутствовать», — догадалась она.
Ружу трясла нервная лихорадка. А кругом нее стояла глухая, ко всему безучастная, холодная ночь. Вытерев мокрое лицо, она подобрала платье, через огороды бросилась напрямую к Петрушиной балке.
Миновав последние дома города, очутилась в степи, потом спустилась в лощину, протянувшуюся на многие километры. По ней бежала, подстегиваемая мыслью: «Успею ли?»
До войны здесь частенько раскидывали шатры бродячие цыгане, и тогда из балки тянулись сладковатые дымки костров, слышался перезвон наковален. А стайки ребятишек, присев поодаль, молча наблюдали за бытом шумливых, загадочных черномазых мастеров.