4 октября в шесть часов оцепить полуэскадрону винокуренный завод и склад. Прошли томительные сутки, и наряд с честью исполнил свой долг. К стоящему в наряде полуэскадрону вечером и ночью приходили толпы солдат, требуя водки и угрожая, что «завод будет обложен двумя полками». Во Ржеве предстоит разоружить 8000 перепившихся пехотных солдат».
Пьяное море захлестнуло Россию… В нем утопала главная опора государства — армия. Отовсюду шли известия, что рядовой состав спивается, слабеет дисциплина, авторитет офицеров падает. Старая истина: развали армию — рухнет любое государство.
Сколько же было вылито ведер спирта в глотки солдат и матросов Петроградского гарнизона! Ведь близился штурм Зимнего дворца…
«Много пить — добру не быть!» — это, конечно, так. Но не перехлестнись большевики с немцами — не быть ни этому пьянству, ни разложению армии, ни выстрелу «Авроры»…
* * *
Уже после того, как утвердится новая власть и разгуляется в стране кровавый большевистский пир, пришедший на смену Ленину новый вождь мирового пролетариата — Сталин отправит Троцкого в новое, на этот раз последнее изгнание.
И вот на чужбине, оторванный от жирного российского пирога, Лев Давидович возмутится по поводу обвинений своего бывшего освободителя из узилища — Керенского. Тот, ссылаясь на факты, заявит, что «Ленин и другие большевики являлись агитаторами немецкого правительства, находились в связи с немецким штабом, получали от него денежные суммы и выполняли тайные поручения в целях поражения русской армии и расчленения Русского государства».
Троцкого, впрочем, мало беспокоила репутация уже покойного к тому времени Ленина. Куда больше он боялся за собственное реноме: вечный оптимист, он еще мечтал встать в боевую стойку на политическом ринге России. Нокаут, который нанес ему Сталин, он готов был считать всего лишь нокдауном.
Вот почему Троцкий не желал обличить себя явным обманщиком и вынужденно признался: «Да, деньги получил…»
Как говорят немцы: «Кто платит марки, тот и пьет пиво».
1
Поднимая тучи пыли, гремя расшатанными в осях колесами, по дороге неслась, словно спешила в преисподнюю, телега. Мужик, сидевший в ней на охапке сена, подергивал вожжами и, широко разевая щербатый рот, пьяным голосом орал какую-то песню.
Бунин подхватил за плечи жену, отпрянул на обочину, покачал головой:
— Ты, Вера, думаешь, у него есть какое-то спешное дело, что он сейчас загоняет последнюю лошаденку? Просто напился и теперь куражится. А о том, что околеет кобыла или себе сломает шею, не думает. Ведь у него даже вожжи веревочные — признак деревенской бедности, зато пролетел мимо бар, обдал их пылью — и рад, гуляка хренов. Вот что вино да глупость делают. Жаль только лошадь. Он ее, подлец, на отделку замучает.